Митя наконец-то признал Артёма, но всё равно не успокоился.
– Четыреста человек расстреляли, – сказал Щелкачов, у него зуб на зуб не попадал.
– Тридцать шесть, – сказал Артём.
– А? – не понял Щелкачов. – Меня ищут.
– Вылезай, – сказал Артём. – Все чекисты спят. Никто тебя не ищет. Кому ты нужен.
– А? – снова не услышал Щелкачов, хотя разговаривали они лицом к лицу.
Митю трясло.
– Подвинься, – попросил Артём и толкнул Щелкачова в лоб: всё равно тот ничего не соображал.
Щелкачов неловко передвинулся назад, верно, ожидая, что Артём хочет забраться к нему.
Артём повозил рукой там, где сидел Митя, – ну, так и есть. Вот пропуск.
На всякий случай Артём поднёс бумагу к самым глазам.
Он вздохнул так легко, так спокойно, так благодарно, словно это было не право на проезд до Лисьего острова, а постановление о полной амнистии.
Не прощаясь с Щелкачовым – сидит себе и сидит, – Артём полез обратно. Было тесно и неудобно, но он всё равно улыбался, пока полз, и не перестал улыбаться, когда выпрямился в полный рост и боковым зрением увидел стоящих поодаль Ксиву и Шафербекова, выследивших его, потом, наверное, потерявших и сейчас опять заметивших.
– Вот тебе ещё один пропуск сейчас выпишут, – сказал Артём вслух; не глядя, зацепил верхнее в крайнем ряду дровни полено, прижал его стоймя к груди – как ребёнка-переростка – и так, вида не подавая, пошёл в сторону своего корпуса.
Нижний край полена закрывал пах, верхний тёрся о висок.
Вокруг была темнота, свет монастырских фонарей едва доходил сюда, и стоило двигаться аккуратно, чтоб не упасть.
Артём старался идти быстро, но не настолько, чтоб шумом своих шагов и стуком ухающего сердца заглушить топот догоняющих его людей.
У него хватило выдержки – или усталой отупелости последних двух суток – не торопиться. В последнее мгновенье он ослабил руки – полено юркнуло вниз – Артём поймал его за самый конец и с разворота ударил в голову того, кто его нагонял.
Это был Ксива, который, сделав два, ещё с прежнего разгона, шага куда-то вбок, завалился на колено и помешал Шафербекову, полетевшему через него кувырком.
В руке Шафербекова был нож – нож выпал и прокатился по булыжнику.
Артём, сразу после удара выронивший своё полено и по инерции отступавший назад, всё видел – и Шафербекова, и нож, но ему уже недоставало бешенства и мужества на то, чтоб устроить здесь резню.
Он ударил по ножу ногой так, чтоб тот отскочил куда подальше, и, развернувшись, побежал.
За ним никто не гнался.
– Битый фраер! – шептал Артём. – Я битый фраер! Битый фраер двух небитых блатных перебьёт!
Его разбирал отчаянный смех.
Неподалёку от корпуса он перешёл на шаг и снова потрогал пропуск: здесь, нет? Не выпал?
Да на месте, на месте, иди уже прочь со двора.
* * *
Утром, сразу после гудка, чуть ли не привычный уже Артёму, явился за ним красноармеец: опять в ИСО.
“Как посыльного гоняют за мной”, – посмеялся он, раздумывая, стоит ли чего брать на Лисий или оставить всё здесь. Посылку у матери так и не взял. Ну, Галя потом привезёт.
– Поторопись, – сказал красноармеец.
“Я тебе потороплюсь сейчас, остолоп”, – мысленно ответил Артём. Мог бы и вслух сказать, но зачем.
Он выспался. Жизнь, хоть кривая на лицо и стыдно пахнущая, настырно возвращала свои права. Он не желал ни за что отвечать. Бегущие с острова и готовящие смерть другим знают, что взамен им могут предложить их собственную смерть. Режущие других на части помнят, что их тоже могут разрезать и засолить в соловецком море. Артём же больше всего на свете хотел прибирать за лисами.
Кормушки на Лисьем острове были с крышками, и крышки надо было непременно закрывать, потому что лисы имели дурное обыкновение гадить туда, откуда ели.
Знания о кормушках и лисьем характере Артёму было вполне достаточно для продолжения жизни. Других знаний ему не требовалось.
В келью вошло сразу несколько человек: дневальный, командир роты, двое лагерников с кешерами – заселялись, наверное.
– Тебе чего тут надо, шакал? – с порога заорал командир второй роты на Артёма.
“Озверели, что ли, с самого утра”, – подумал Артём, мелко моргая, словно его одолела мошкара.
– Ходит сюда второй день как к себе домой – я ж не знал, что его перевели, – приговаривал дневальный подобострастно, одновременно косясь бешеным собачьим глазом на Артёма. – Я ж его помню, а что перевели его – он не сказал, идёт в роту, как на свою квартеру.
– Твоё место где, шакал? В зверинце! – ротный сделал шаг к Артёму, чтоб зазвездить ему кулаком промеж глаз, но тут стоял красноармеец, который неизвестно с чем пришёл и мешал свершиться скорому суду. – Постоялый двор себе нашёл? Выметайся отсюда пулей!
Артём и так выметался.
Заметил, что, судя по отчуждённому выражению лиц, заселявшиеся лагерники не чувствовали никакого сочувствия к нему – но, напротив, душевно поддержали бы ротного, если б Артёма бросили на пол и потоптали.
– Как в норе спал, шакалья морда, – вослед уже рычал ротный: он сорвал с кровати присыпанную землёй простынь и бросил Артёму вслед.
Артём поймал её и, не зная, куда деть, накрутил на руку.
“Никто меня, битого фраера, ударить не смеет, – посмеивался Артём. – Вот, даже простынку отдали…”
Развернув её и чуть перетряхнув, Артём накинул простынь на плечо и пошёл, как в белом, пусть и грязном, плаще.
Красноармейцу было всё равно, да и в монастырском дворе никто внимания не обращал – на Соловках и не так ходят… может, парень всё своё имущество носит на себе.
“…Это у меня носовой платок такой, – дурачился Артём. – Пусть Крапин обзавидуется”.
В ИСО шедший первым красноармеец направился не вверх по лестнице, а в другую сторону, по нижнему этажу, и Артём остался его дожидаться: может, служивому надо к товарищу разжиться махорочкой.
Хотя сердцем он всё уже понял.
Понял даже, когда ещё дурачился с простынёй.
– Чего встал? – гаркнул красноармеец, бегом вернулся к Артёму, схватил за шею и толкнул впереди себя и кулаком ещё добавил промеж лопаток.
Они спустились по древним каменным ступеням вниз, в подвальные помещения, красноармеец постучал в железную дверь кулаком, оттуда спросили: “Кто?”. “Горяинова привёл”, – ответил красноармеец, ни одной буквы в его фамилии не перепутав.
Его заперли тут же, у железных дверей в тёмном, без окон, пропахшем влагой помещении.
Артём стоял при входе, привыкая к темноте и вслушиваясь: нет ли здесь ещё кого-то. Судя по звуку, какой дала захлопнувшаяся за спиной Артёма дверь, помещение было небольшим.