Пальцы Билли, негнущиеся, но дрожащие, приподняли страницу за уголок, несмотря на битву, не стихающую у него в голове. Они двигались как бы сами по себе, не слушаясь его, и лезли туда, куда он запрещал.
Он перевернул страницу и испустил протяжный выдох, словно только что закончил великую битву, но, прочитав новые строки, он понял, что проиграл.
— Уильям! — позади раздались тяжелые шаги профессора. — Уильям! Страница еще не закончилась!
Билли не отвечал. Он едва мог дышать. Судорога крепко сдавила ему горло, перекрыв кислород. Когда, наконец, легкие загорелись, прося пощады, Билли разинул рот и смог сделать глоток бесценного воздуха. Он вдыхал, пока от усилий не закружилась голова. Каждое из прочитанных им слов стучало у него в мозгу, как молоток судьи после оглашения смертного приговора.
Теплое дыхание профессора коснулось затылка Билли.
— Уильям, я боюсь, что это дурные новости. Открытая вами страница содержит ужасное пророчество.
— Ага, — отвечал Билли еле слышно, — я уже догадался.
Мать Билли и Уолтер подошли ближе, а профессор стал читать вслух:
Заветы прошлого поправ,
Ты слово дал, но не сдержал
И, месть поспешно учинив,
Спасенья цену не узнал.
Бича удары для рабов,
Не для наследных сыновей.
Для гордецов, что только мнят,
Что силы нет земной сильней.
Надежда, побеждая страх,
Пусть в сердце верное войдет
Того, кто молит о тебе
И слезы праведные льет.
Душа, свободу получив,
Должна отвергнуть страх земной,
Не дрогнуть, видя зверя лик,
И род не обесчестить свой.
Профессор взял дневник, захлопнул его и резким движением сунул под мышку. Его лицо покраснело, глаза сузились.
— Отныне я буду всегда держать книгу при себе. — Закрыв свой чемодан, он понес его в ванную. — Если не возражаете, я пойду первым. Я быстро. Мне бы хотелось скорее выйти на улицу, дабы обдумать положение дел наедине. — И он захлопнул дверь, оставив их в темноте.
Уолтер вскочил на свою кровать и зажег свет. Мама протянула к Билли обе руки, подняла его на ноги и обняла за плечи. Он знал, что она хочет утешить его, но все было напрасно. Он снова проиграл бой, на этот раз с самим собой. Он мысленно ругал себя последними словами, чувствуя себя слабым, беззащитным и загнанным в ловушку, точно зверь в клетке, гордый и жалкий одновременно, и превыше всего — безмерно самолюбивый.
Когда профессор вышел, он посмотрел на Билли с грустной улыбкой и похлопал его по спине. Пусть он ничего не сказал, но его прикосновение было словно бальзам на рану. Жгучая боль притупилась, но огромный, неподъемный груз продолжал давить. Профессор оделся и отбыл, а они, по очереди заскочив в ванную, вскоре присоединились к нему.
Билли вышел в холодное и темное монтанское утро с чемоданами в обеих руках. Уолтер шел следом, отстав на несколько шагов. Билли бегом пересек стоянку. У него зуб на зуб не попадал, когда он догнал профессора.
— Бррр! Два градуса мороза, наверное, на улице.
Профессор открыл заднюю дверь их арендованного джипа и взял у Билли один чемодан.
— Четыре градуса, Уильям. По Фаренгейту, естественно.
Билли швырнул второй чемодан в машину.
— Четыре градуса, профессор? Вы и правда все на свете знаете?
Профессор указал на табло на крыше банка через дорогу.
— Я всего лишь принимаю к сведению сообщения местных метеорологов. С тех пор как я вышел, температура продолжает понижаться.
Билли посмотрел на табло, показывающее температуру воздуха в виде дрожащей цифры. Четверка мигнула и превратилась в тройку.
— Вот то-то! Я почти угадал!
— У нас тут не конкурс на должность метеоролога, — заметил Уолтер, — давайте пошевеливаться, а то я умираю с голоду.
Билли сбегал обратно в мотель и принес Экскалибур в длинном ящике из-под цветов, который они нашли на помойке возле проката машин. Последней прибежала мама, ежась в холодном гулком воздухе.
— Уолтер проголодался, мам. — Билли ткнул пальцем в тощий живот друга. — Как обычно.
— Мы купим что-нибудь вон в той закусочной. — Мама показала на яркие неоновые огни дальше по улице.
— Мне только горячего чаю, больше ничего не надо, — сказал профессор, зябко ежась.
Наскоро залив бургеры апельсиновым соком, они поехали в университет. Мать Билли старалась не пропустить по пути указатели на университетский кампус, профессор, прямой как палка, сидел рядом с ней на пассажирском сиденье, а Билли сзади с Уолтером. Он не спускал глаз с учителя. Профессор неотрывно смотрел вперед, сжимая под мышкой книгу — дневник Мерлина.
Билли хотелось заговорить, но чувство робости и вины не позволяли ему сделать этого. Толкнув Уолтера локтем, он шепнул:
— Спроси профессора про книгу!
Уолтер кивнул.
— Эй, проф! Так что там со старой одеждой и новым бурдюком?
Профессор обернулся, высоко подняв брови:
— Боюсь, на этот вопрос я не могу ответить ни вам, Уолтер, ни кому-либо еще. По крайней мере, пока.
Билли надеялся услышать новости, от которых он мог бы воспрянуть духом и приободриться, но осторожные слова профессора сразили его, точно грузовик потных носков. Дневник скрывал тайну, древнюю тайну, ключ к его желаниям. Пока что он не выиграл ни одной значительной битвы, где его всегда выручали более мудрые и отважные. Ему чего-то не хватало — чего-то очень существенного. Он не знал, что это, но оно было у Бонни и профессора. Книга, полная древней мудрости, нашептала ему в душу секретный шифр, который мог бы привести его к исполнению заветных желаний, а единственный человек, способный растолковать ему этот шифр, сидит и помалкивает!
Мать Билли вздохнула, останавливаясь у светофора.
— Если это всего лишь библейские стихи, профессор, то почему вы не скажете нам, что они значат?
Профессор опустил книгу на колени и прикрыл ее ладонями.
— Пока я стоял под душем, мне пришло в голову, что искушение Уильяма вполне можно понять. Я перенес на него свою силу воли, полагая, что он будет контролировать себя, как делаю это я. Это, конечно, было большой глупостью. Уильяму предстоит еще многому научиться, и я боюсь, что науку он усвоит через испытания и страдания, подобно мне в мои молодые годы. Так или иначе, я решил заново прочитать стихотворение. Но вначале я вернулся на страницу с библейской цитатой. И увидел, что там появилась новая запись. — Профессор сунул книгу обратно под мышку. — Но боюсь, я не смогу сообщить вам, что в ней говорилось, поскольку в самом тексте содержалось запрещение на этот счет. Мне позволено только донести до вас факт появления записи. Боюсь, что отныне я стану единственным читателем книги, по меньшей мере пока она не позволит мне делиться ею с остальными.