Хенкель тщательно сдвинул за собой стеклянные двери и хохотнул:
— Ну, теперь Берни решит, что ты попросту спятил. И я с тобой заодно.
— А мне плевать, что он там подумает, — огрызнулся Джейкобс.
— Джентльмены, — вмешался я, — все было очень занимательно. Но мне, пожалуй, пора. День чудесный, и мне полезно прогуляться. Так что, если не возражаешь, Генрих, попробую-ка я вернуться домой пешком.
— Но, Берни, это ведь больше шести километров, — напомнил Хенкель. — Ты уверен, что одолеешь?
— Думаю, да. Во всяком случае, попытаюсь.
— Может, возьмешь мою машину? А меня отвезет майор Джейкобс.
— Нет-нет, спасибо. Со мной все будет в порядке.
— Извини, что майор был так груб, — сказал Хенкель.
— Не злись, — повернулся к нему Джейкобс. — Ничего личного. Его появление было неожиданностью для меня. А в моем деле сюрпризы ни к чему. В следующий раз встретимся с ним у тебя дома. Выпьем. И все пройдет тихо-мирно. Верно, Гюнтер?
— Конечно, — поддакнул я. — Выпьем, а потом пойдем покопаемся в саду. Как в добрые старые времена.
— Немец с чувством юмора! — хмыкнул Джейкобс. — Это мне нравится.
Когда тебя принимают на службу в полицию, то вначале ставят на патрулирование. И ты истаптываешь свой участок вдоль и поперек, выглядывая малейший непорядок. Из автофургона с полосой, едущего на скорости пятьдесят километров в час, особо много не разглядишь. Коли же тебе удалось выбиться в детективы, привыкай топать в тяжелых ботинках по тротуару. Я и привык. Если б я уехал из лаборатории Хенкеля на «мерседесе», то ни за что не заглянул бы в окошко «бьюика» майора Джейкобса и не обнаружил, что машина не заперта. Не оглянулся бы я и на виллу и не вспомнил, что увидеть дорогу и машину из окна кабинета невозможно. Майор Джейкобс мне категорически не нравился, несмотря на то, что он вроде как извинился. И конечно, никаких причин шарить в его машине у меня не было. Но куда деваться. Я — ищейка, сыскарь, профессиональный разнюхивалыцик, подглядыватель, и всюду сую свой нос. К тому же мне был чертовски любопытен человек, заставивший меня копать яму в саду в поисках еврейского золота и такой весь засекреченный — чтобы не сказать одержимый паранойей, — что даже запер от меня старый экземпляр «Лайфа».
«Бьюик» мне понравился. Переднее сиденье просторное, как полка в спальном вагоне; руль размером с велосипедную шину и приемник, словно позаимствованный из музыкального автомата в кафе. Спидометр на приборной доске показывал, что машина развивает скорость больше двухсот километров в час, рядом счетчик, чтобы водитель знал, когда пора заправляться бензином. Под счетчиком находилось перчаточное отделение, рассчитанное на человека с немаленьким размером перчаток, побольше, чем у Джейкобса.
Перегнувшись через сиденье, я щелчком открыл его и сунул внутрь руку. Так, «смит-вессон» 38-го калибра с красивой рифленой рукояткой. Тот самый, из которого Джейкобс целился в меня в Дахау. Дорожная карта Германии. Открытка в честь двухсотлетнего юбилея Гете. Американское издание «Дневников Геббельса». Путеводитель по Северной Италии. А внутри путеводителя, на странице с Миланом, квитанция из ювелирного магазина. Имя ювелира Примо Оттоленги, а квитанция на сумму десять тысяч долларов. Логично предположить, что именно в Милане Джейкобс и продал еврейские ценности из ящика, выкопанного в моем саду. Тем более что на квитанции стояла дата — примерно через неделю после его визита ко мне. Еще нашлось письмо из мемориального госпиталя «Рочестер Стронг», из штата Нью-Йорк, с перечислением медицинского оборудования, отправленного в Гармиш-Партенкирхен через авиабазу Рейн-Майн.
Валялся в отделении и блокнот. Первая страница его оказалась чистой, но я сумел различить на ней отпечатки слов, написанных на предыдущей, вырванной. Я позаимствовал несколько страничек в надежде, что позже мне удастся, зачернив следы, прочитать, что было написано Джейкобсом.
Я сложил все обратно в бардачок, захлопнул его и оглянулся на заднее сиденье. Там лежали экземпляры «Геральда», «Зюддойче цайтунг» и сложенный зонт. Что ж, улов невелик, но я все-таки узнал о Джейкобсе немного больше, чем знал прежде. Узнал, что пользуется он серьезным оружием, куда сбыл ценности. Узнал, что его интересует доктор Геббельс, а может, и этот фриц Гёте тоже, под настроение. Случается, мелочи помогают раскопать многозначительную информацию.
Выбравшись из машины, я тихонько захлопнул дверцу и зашагал на северо-восток в направлении Зонненбихля, срезая путь через территорию бывшего госпиталя, а теперь центра реабилитации и отдыха для американских служащих.
Я начал подумывать, не пора ли возвращаться в Мюнхен и, пока нет новых клиентов, попытаться разыскать таинственную Бритту Варцок. Может, стоит наведаться в церковь Святого Духа, а вдруг она объявится там снова. Или опять потолковать с беднягой Феликсом Клингерхофером из Американских зарубежных авиалиний, вдруг сумеет вспомнить что-то еще кроме того, что живет она в Вене.
Обратная дорога в Мёнх заняла больше времени, чем я рассчитывал. Я не учел, что по большей части она шла в гору, и даже без рюкзака на спине в дом я вполз отнюдь не счастливым странником. Расшнуровав ботинки, я растянулся на кровати и прикрыл глаза. Энгельбертина только спустя несколько минут обнаружила, что я вернулся, и зашла ко мне. По ее лицу я тотчас понял: что-то неладно.
— Эрик получил телеграмму, — сказала она. — Из Вены. Его мать умерла. Он очень расстроился.
— Вот как? А я думал, они ненавидят друг друга.
— Ну да. В этом все и дело. Он осознал, что уже никогда больше не сможет помириться с ней. Никогда. — Она показала мне телеграмму.
— Вряд ли мне удобно читать ее… — бубнил я, уже бегая глазами по строчкам. — А где Эрик?
— У себя в комнате. Сказал, хочет побыть один.
— Что ж, это понятно, — вздохнул я. — Потерять мать — это потяжелее, чем расстаться с любимой кошкой… Если только ты не кот.
Энгельбертина грустно улыбнулась и взяла меня за руку.
— А у тебя есть мать?
— Была. И отец тоже, если мне не изменяет память. Только где-то по пути я потерял обоих. Такая вот небрежность.
— И я тоже, — опять вздохнула Энгельбертина. — У нас с тобой много общего, верно?
— Да, — без особого энтузиазма согласился я. На мой взгляд, общее у нас было только одно, и это происходило либо в ее спальне, либо в моей. Я еще раз взглянул на телеграмму: — Тут говорится, что Груэн получает большое наследство.
— Да, но только если он лично съездит в Вену, встретится с юристами и заявит на него права, — пояснила она. — Но я не представляю себе, как это можно осуществить. В его теперешнем состоянии поездка просто невозможна.
— Он настолько плох?
— То, что он прикован к коляске, — еще полбеды. Но ему еще вырезали селезенку.