— Сколько? — повторил я.

— Двадцать пять тысяч шиллингов, герр. Это не много, учитывая все обстоятельства. Если подумать, герр доктор.

Я растерялся, не зная, что же ответить. Было очевидно, что Эрик Груэн был не до конца откровенен со мной. Крылось в его прошлом нечто такое, из-за чего его приезд в Вену весьма интересовал союзников. Или, может быть, дело в убийстве тех военнопленных во Франции, про которых упоминала Энгельбертина? Почему бы и нет? Ведь заключили союзники в тюрьму в Ландсберге десятки эсэсовцев за массовое убийство в Малмеди. Какова бы ни была причина, ясно одно: с Медгэсси мне требуется потянуть время, пока я не переговорю с Груэном. А пока что выбор у меня невелик — придется согласиться для видимости на шантаж дворецкого. Со всеми документами, какие у меня имелись на имя Эрика Груэна, я вряд ли мог снова превратиться в Берни Гюнтера и сделать вид, что я тут ни при чем.

— Хорошо, — сказал я. — Но мне потребуется какое-то время, чтобы раздобыть деньги. Официально завещание еще не вступило в силу.

Лицо у гостя стало жестким.

— Не стоит дурачить меня, герр Груэн. Я-то никогда не предам вас. Но вот жена… Да вы и сами поняли на похоронах. Скажем, через двадцать четыре часа. В это же время завтра. — Он взглянул на свои карманные часы. — То есть в два часа. У вас вполне хватит времени съездить к Шпэнглерам и организовать все, что необходимо.

— Отлично, — согласился я. — До завтра. — Я открыл ему дверь, и он вышел, прихрамывая, словно вальсируя сам с собой. Я невольно отдал ему должное. Дельце они с женой провернули очень красиво. Хороший коп, злой коп. И вся эта трескотня насчет преданности — ход очень эффектный. Особенно то, как он мимоходом обронил названия: банк Шпэнглера, Гармиш.

Закрыв дверь, я тут же кинулся к телефону и попросил соединить меня с домом Хенкеля в Зонненбихле. Через несколько минут с коммутатора перезвонили: там не отвечают. И мне ничего не оставалось, как только надеть пальто и шляпу и отправиться на такси в банк.

Почти все здания на узкой мощеной улочке уже были восстановлены. На одном конце стояла желтая оштукатуренная церковь со шпилем, похожим на ракету «Фау-2», а на другом — живописный фонтан с дамой — леди выбрала не самый удачный день для прогулки топлес. В массивном портале стиля барокко зеленая дверь банка Шпэнглера походила на поезд Гитлера, застрявший в железнодорожном туннеле. Я подошел к швейцару в цилиндре, сообщил ему имя человека, на встречу с которым я пришел, и поднялся по лестнице, широкой как автобан, — шаги мои отдавались эхом от потолка надтреснутым звоном разбитого колокола.

Герр Треннер уже поджидал меня на верху лестницы. Он был моложе меня, но выглядел так, будто уже родился с седыми волосами, в очках и визитке. Он угодничал и извивался, как вьющееся японское растение. Он повел меня в комнату, где стоял стол и два стула. На столешнице лежали двадцать пять тысяч шиллингов и, как договорено, стопка наличных поменьше, на покрытие моих повседневных расходов. На полу, рядом со столом, примостилась простая кожаная сумка — нести деньги. Треннер протянул мне ключ от комнаты, проинформировав меня, что он в моем распоряжении на все то время, что я останусь в банке, дернул в поклоне головой и оставил меня одного. Я уложил в карман деньги на расходы, запер дверь и снова спустился вниз — ждать у парадной двери Веру Мессман. Было без десяти три.

32

Я ждал почти до половины четвертого, пока наконец не уверился: Вера все-таки передумала принимать деньги от Груэна и не придет. Так что я опять поднялся наверх, переложил деньги в сумку и отправился к ней домой.

До Лихтенштейн-штрассе через центр ходьбы было минут двадцать. Я позвонил в дверь Веры, потом постучал. Даже покричал через щель почтового ящика, но дома никого не было. Ну разумеется, сказал я себе, сейчас всего четыре. Она в своей лавке. За углом, на Ваза-гассе. Вчера я застал ее дома только потому, что магазинчик рано закрылся. Но сегодня обычный рабочий день. Да… ну ты и детектив, Берни Гюнтер.

И я отправился за угол. Наверное, я надеялся, что она все-таки возьмет деньги, когда увидит такую сумму наличными. В зрелище твердой валюты есть что-то, что изменяет решения людей. Во всяком случае, так подсказывал мне собственный опыт. И я подумал, что ее решительное «нет» при виде денег с помощью моих уговоров превратится в мягкое «да». Но если и это не сработает, я проявлю суровость и попросту прикажу ей принять деньги Груэна. Не сможет же она ослушаться приказа, ведь ночью в спальне она была так уступчива?

Окнами магазинчик выходил на задний двор Института химии Венского университета. Вывеска над витриной гласила «Вера Мессман. Салон пошива корсетов, корсажей, подвязок и бюстгальтеров». В витрине застыл дамский манекен в розовом шелковом корсете и бюстгальтере. На рядом расположенном рисунке девушка с бантом в волосах рекламировала еще более роскошные образцы нижнего белья. Она показалась мне похожей на Веру, только очков не хватало. Когда я открыл дверь, над головой у меня тренькнул крошечный колокольчик. Я увидел простой прилавок, покрытый стеклом, не больше карточного столика, и рядом — еще один женский манекен в подвязках. В задней комнате под потолком тускло горел свет рядом с примерочной кабинкой, отгороженной тяжелой шторой. Перед этой святая святых стояло кресло — явно для мужчины с набитым бумажником, который располагался тут, с хозяйским удовлетворением наблюдая, как появляется из-за шторы любовница в красивом белье, сшитом на заказ. Кто это сказал, будто я лишен живого воображения?

— Вера? — окликнул я. — Вера, это я, Берни. Почему ты не пришла в банк?

Машинально я выдвинул узкий ящик прилавка: в нем лежало с десяток черных бюстгальтеров, плотно спрессованных, точно рабы на корабле, плывущем на плантации в Вест-Индию. Подцепив один, я почувствовал пальцами жесткую проволоку, и у меня мелькнула мысль, что эта интимная вещица напоминает сооружение для первых опрометчивых попыток человека взлететь в воздух.

— Вера? — повысил я голос. — Я полчаса прождал в банке. Ты забыла или передумала?

Мне совсем не хотелось вторгаться в заднюю комнату: еще наткнусь там на упитанную венскую домохозяйку в одних трусиках. Сунувшись в другой ящик, я вытянул вещицу, отдаленно напоминавшую акведук; поднапрягшись, я опознал в ней пояс с подвязками. Проползла еще минута. В витрину заглянула женщина и изумилась, увидев меня с кружевной вещицей в руках. Бросив пояс на место, я все же пошел дальше — может, Вера где-то наверху, если здесь имеется верхний этаж.

— Вера?

Тут я наткнулся взглядом — сердце у меня кувыркнулось — на женскую ногу в чулке, без туфли, видневшуюся из-под шторы примерочной. Я взялся за штору, чуть помедлил, готовясь к зрелищу, которое — я это знал — меня ожидает, и рывком отдернул занавеску. Там лежала Вера, она была мертва. Нейлоновый чулок, которым ее задушили, перетягивал ей шею, обвившись почти невидимой змеей. Глубоко вздохнув, я прикрыл на минутку глаза. Через минуту-другую я перестал вести себя как обычное человеческое существо и начал размышлять и действовать как детектив. Вернувшись снова к двери, я запер ее, так, на всякий случай. Меньше всего мне сейчас требовалось, чтобы какая-нибудь Верина клиентка застала меня, когда я осматриваю мертвое тело. Я вошел в примерочную, задвинул за собой штору и опустился на колени подле трупа Веры, желая проверить, а может, она все-таки жива. Но кожа у нее была совсем холодная, и мои пальцы, когда я сунул их под петлю чулка и попытался нащупать пульс, ничего не ощутили. Вера была мертва уже несколько часов. В ноздрях, на деснах и на щеке у нее засохла кровь. Вокруг подбородка и на шее виднелось множество царапин и синяков. Глаза были закрыты. Я видел пьяниц, выглядевших еще и похуже, но они все-таки были живы. Ее волосы лежали вокруг головы спутанными прядями, а разбитые очки валялись на полу. Стул в примерочной опрокинут набок, по зеркалу змеилась широкая трещина. Все ясно и очевидно: Вера яростно боролась за свою жизнь, прежде чем сдалась. Заключение еще раз подтвердилось, когда я поднял ее руки и увидел ссадины на костяшках пальцев. Похоже, ей удалось ударить нападавшего. И возможно, не один раз.