Джон сжался в комок, в ужасе наблюдая за соколом. А тот взмыл выше новой крыши, куда-то ввысь, где обретаются ангелы, а потом полетел на юг и исчез за горизонтом.
— Я боялся, что произойдет нечто в этом роде, — вздохнул Нимрод.
— Что я наделал! — простонал Джон. — Что я наделал…
— От тебя ничего не зависело, — отозвался Нимрод. — Как только желание произнесено вслух, ты обязан его исполнить.
— Он прав, Джон, — сказал господин Ракшас, положив свою добрую руку на плечо мальчика. — Зато теперь ты знаешь, на какой риск мы неизбежно идем, исполняя желания мундусян. Они ведь сначала говорят, а уж потом думают. Я сам, помнится, был страшно удручен, когда мне пришлось исполнить три желания впервые. Этот желатель такого нажелал! — Он вздохнул. — Но такова жизнь. Опыт — великое дело. На суше плавать не учатся.
Нимрод сунул книгу Макриби под мышку, а другую руку тоже положил на плечо Джона.
— Вперед, друзья, — сказал он. — Давайте-ка поскорее покинем этот замок, пока я не превратил его хозяина в воробья. Посмотрел бы я, как он улепетывает от своего сына-сокола.
Прошла, казалось, целая вечность. Наконец кто-то выпустил Филиппу из трубочки от сигары, в которую ее заточил Изаак Балай-ага. Девочка очутилась одна в необъятной спальне, обставленной так роскошно, как бывает только у королев. Мраморные колонны высились до прихотливого сводчатого потолка, а с него свисали огромные хрустальные люстры. Окна — высотой с целый автобус — были обрамлены тяжелыми портьерами из желтого шелка. Под цвет им были и покрывала на кровати, и обивка на позолоченных креслах. А еще повсюду были белые мраморные статуи младенцев — пухлых, голых, обернутых в простыни или неудобно откинувшихся на огромных морских ракушках. Комната была совсем не в ее вкусе. Лишь одно понравилось Филиппе: запах. Самый чудесный, самый свежий, самый экзотический аромат из всех, что встречались ей прежде.
В спальню лился яркий солнечный свет, и по ворсистому ковру с розовым узором Филиппа устремилась к окну — посмотреть, что же там, снаружи. Но, к своему удивлению, обнаружила, что там ничего нет. За окном не было ни пейзажа, ни хотя бы угла здания, в котором она находилась. Ничего. Только чистый белый свет. Вот это да! Встревоженная Филиппа решила, что такой вид из окна может открываться только во сне, причем не в самом лучшем. Она сильно ущипнула себя пару раз, поскольку в книгах люди всегда так делают, когда хотят убедиться, что все происходит наяву. Нет, пожалуй, она не спит… а жаль. Филиппа бросилась к двери, но дверь оказалась заперта. Тут уж девочка совсем растерялась.
Поначалу Филиппа хотела кричать, орать и колотить в дверь, пока кто-нибудь не придет ей на помощь. Но тут она вспомнила, кто она такая. Собрав всю свою джинн-силу, она произнесла слово-фокус: — ПОПРИТРЯСНООТПРИПАДНОФАНТАПРИСМАГОРИЯ! — и представила себя дома, в Нью-Йорке.
Никакого результата. Странно… Ведь в этой позолоченной клетке достаточно жарко, и она ощущает в себе немалую джинн-силу. Может, сила ее покидает? Ведь уже второй раз за последнее время ей не удается использовать слово-фокус! Первый раз — в поезде, когда ее подвел получение от Нимрода дискримен, а вот теперь не сработав ее собственное слово… Остается только одно ждать. К счастью, Филиппа была очень терпелива. Она устроилась на большой, довольно мягкой кровати и стала ждать.
И вскоре дождалась.
Услышав, что в замке повернулся ключ, Филиппа спрыгнула с кровати и с бьющимся сердцем побежала к двери. Она оказалась лицом к лицу с маленькой, смутно знакомой, похожей на мышку женщиной. Женщина держала в руках серебряный поднос с бутербродами, пирожками, бисквитными пирожными и большим кувшином фруктового сока. Только увидев все эти яства, Филиппа поняла, как же сильно она проголодалась. Однако еще больше, чем есть, ей хотелось узнать, где она и на каком основании ее держат в заточении.
— Эй, здравствуйте, — сказала Филиппа. — Я ведь вас знаю?
Женщина кивнула и поставила поднос на стол. Ее платье, очень дорогое и кичливое, вышло из моды лет сорок назад вместе с кружевными перчатками и нитями довольно потертого жемчуга. В ее волосах была пыль, на зубах — желтизна, на лице — слишком много пудры, а в глазах — столько же разочарования.
— Это правда, мы встречались, — сказала женщина. — На чемпионате мира по джиннчёту, в Нью-Йорке. Я — мисс Угрюмпыль.
— Да, теперь я вспомнила, — сказала Филиппа. — Вы были с Айшой.
— Я — горничная и компаньонка миледи, сопровождаю ее во всех путешествиях. — Выговор мисс Угрюмпыль выдавал в ней уроженку американского юга.
— Тогда, возможно, вы мне скажете, почему меня похитили и привезли сюда, — гневно потребовала Филиппа. — Сюда — не знаю куда.
— Конечно, дорогая, скажу, не утаю. Но прежде позволь сказать тебе кое-что еще. Твое похищение не имеет ко мне абсолютно никакого отношения. Помни, я тебе не враг. Всегда помни. Я готова стать тебе другом и помогать по мере сил и возможностей, если это не противоречит пожеланиям моей хозяйки, от которой я полностью завишу уже сорок пять лет. — Мисс Угрюмпыль попыталась улыбнуться. — Девонька, хочешь попить? Может, соку? Яблочного? Я узнала этот рецепт от мамы, а лучше ее яблочного сока во всей Северной Каролине не было.
— Сначала все объясните, — потребовала Филиппа.
Мисс Угрюмпыль уселась в одно из желтых кресел, которые очень подходили к цвету ее зубов.
— Раз уж ты такая, какая есть, надеюсь, ты не потребуешь объяснений всем чудесам. У джинн все возможно, сама знаешь. — Она осмотрела спальню и удовлетворенно кивнула. — Этот дворец — точная до последней детали копия Осборн-Хауса где королева Виктория жила с тысяча восемьсот сорок пятого года до самой своей смерти, то есть до тысяча девятьсот первого.
— Мы в Англии?
— Позволь, я договорю. Сама Айша родом конечно же из Англии. Она в детстве бывала в Осборн-Хаусе и с тех пор очень его полюбила. Когда много лет спустя Айша стала Синей джинн, она решила, что, раз уж она вынуждена проводить часть жизни в Вавилоне — а мы с тобой сейчас находимся именно в Вавилоне, — она сделает интерьер этого дворца точной копией Осборн-Хауса.
— Но Вавилон в Ираке. Неужели мы сейчас в Ираке?
— Именно. Мы находимся в самом дальнем конце обширного подземелья — таинственной страны Иравотум. — Мисс Угрюмпыль сделала паузу. — Ты, разумеется, слышала о Висячих садах Вавилона. А мы сейчас — в Висячем дворце. Царь Навуходоносор построил его для Иштар, одной из предшественниц Айши. Дворец называют Висячим, оттого что он вроде как висит на краю пропасти. Это еще одна причина, по которой Айша захотела хотя бы внутри обустроить все по-домашнему, словно в викторианской Англии. Она жуть как боится высоты. Ладно, в конце концов, вид дворца — дело не самое важное. Важнее другое. Этот дворец — духовный дом Синей джинн, и она прибывает сюда каждый год в январе, чтобы закалить сердце. — Мисс Угрюмпыль улыбнулась. — Так мы, во всяком случае, называем то, что здесь происходит. Понимаешь, девонька, все знают, что у Айши не сердце, а кремень. У нее и должно быть такое сердце, чтобы вершить суд над всеми джинн на земле. И она закаляет его здесь, в этом дворце. Я не вправе рассказывать, каким образом, но, если бы она не проводила здесь один месяц в году, она стала бы добрейшей старушкой, из тех, что вяжут внукам носки и держат в кармане пряники. А у нашей Айши характер крутой… Но я ее ни в чем не обвиняю — знай я все, что ведомо ей, я, наверно, была бы такой же.