— Тово, видал их кто, небось, — сказал Тайсон. — Последний раз их кормили ввечеру в пятницу, с тех пор нужно ж было им жрать-то. — Он задумался. — Тово, тоже и овец могли на пастбище погонять. Тогда худо будет. Плохо дело, потому как это против закону, когда ты владелец собаки, которая нападает на овец.
— О господи! — вздохнул мистер Пауэлл, печально пораженный мыслью, что ответственность за случившееся могут возложить на него. — Расскажите еще раз, как вы все это обнаружили.
— Ну, тово, я и грю, прихожу обычным делом в субботу вечером, корм раздать и, тово, разное, — начал Тайсон. — Ну и вижу, в аккурат, этот здоровущий черный кобель, семь-три-два, с клетки-то вылезши. Дверь-то, тово, открылась, и пружина на замке лопнула. Должно, с пятницы лопнула, потому как тогда все было как надо.
На самом деле Тайсон сам расковырял защелку с помощью отвертки. Не то чтобы он боялся, что его уволят или что директор или доктор Бойкот станут его распекать. Скорее, сам того до конца не осознавая, он пытался таким образом задним числом повлиять на случившееся. Ведь если бы пружина и впрямь лопнула сама по себе, по причине усталости металла или какого-нибудь дефекта стали, объяснить исчезновение собак было бы очень просто. И вот теперь пружина вроде как действительно лопнула, объяснение было налицо — как для самого Тайсона, так и для всех остальных — и, соответственно, больше не было нужды ломать себе голову. Тайсон свято придерживался принципа: что случилось, то случилось, доискиваться объяснений — пустая трата времени. Если бы, к примеру, исчезновение собак обнаружил Том и доложил об этом Тайсону, он бы просто треснул Тома по физиономии и обругал по первое число, не дав себе труда разобраться, виновен Том или нет (казнили же ацтеки гонцов, приносивших дурные вести), а уж потом стал бы наводить порядок. Вопрос о лопнувшей пружине теперь не подлежал обсуждению; если вдуматься, это напоминало ситуацию с самим Центром, вопрос о котором, после принятия решения Министром, тоже не подлежал обсуждению.
— А вторая собака, восемь-один-пять? Что с ней-то произошло? — спросил мистер Пауэлл.
— Он, тово, сетку носом поддел, — объяснил Тайсон. — Там которые болты ослабли, он, тово, подлез и сбег вместе с черным кобелем.
— М-да, поди-ка им теперь все это объясни, — задумался мистер Пауэлл. — Восемь-один-пять — очень ценный экземпляр. Взрослая домашняя собака, таких крайне трудно заполучить для исследовательских целей. Ему сделали сложную операцию мозга и ждали результатов. Угрохали кучу денег.
— Так я и решил вперед всех вам сказать, — тоном праведника заметил Тайсон. — Тут вчера никого ж не было… — Этим он намеревался подчеркнуть (и не без успеха, потому что по возрасту мистер Пауэлл годился ему во внуки и не умел — хотя и пытался, непонятно для чего, — скрыть свое происхождение из той же среды, что и Тайсон), что он был единственным сотрудником Лоусон-парка, честно находившимся на своем трудовом посту в субботу вечером. — Вот я, тово, и зашел поглядеть, тут ли дохтур Бойкот. Ну ладно, мне, тово, пора. — Тайсон не имел ни малейшего желания убивать все воскресенье на поиски, если таковые будут организованы.
— Вы говорите, они, скорее всего, пробежали через весь блок? — спросил мистер Пауэлл.
— Там, в отделе беременности, ящик с мышами на пол упал. Псы его небось и сшибли, кому ж еще?
— Ччерт! — простонал мистер Пауэлл, явственно представляя себе поток жалоб и шквал переписки с лечащими врачами и иными полномочными представителями предположительно беременных женщин. И тут его поразила новая мысль. — Выходит, Тайсон, они пробежали через раковый блок — где крысы?
— А то.
— Послушайте, а в комнату доктора Гуднера они не могли попасть? — испуганно спросил мистер Пауэлл.
— Не, она заперта была, обычным делом. Туда ж, окромя самого, никто и не ходит.
— Но вы абсолютно уверены, э-э… мистер Тайсон, что туда собаки не попали?
— Ну да. Да вы, тово, у самого и спросите.
— Ну хоть за это спасибо тебе, Господи. Это была бы катастрофа, самая настоящая катастрофа. Ну что ж, пожалуй, мне надо самому осмотреть все помещения, а если собаки не найдутся, пойти поспрашивать, не видел ли их кто. В полицию сообщать не будем — это пусть решает директор. Кто-то же, черт возьми, должен был их видеть, — добавил мистер Пауэлл, — на них же зеленые ошейники, их и слепой заметит. Скорее всего, в течение дня нам кто-нибудь позвонит. Что ж, спасибо, мистер Тайсон. Если что-нибудь услышите, позвоните и попросите, чтобы мне передали, ладно?
Когда Шустрик проснулся почти в полной темноте, которая стояла в шахте, к нему вернулись привычное чувство утраты и его безумие, тупая головная боль, неприятное ощущение мучающей его влажной накладки, которая нависала над правым глазом, и мысли о том, что они с Рафом — бездомные псы, беглецы, которые вольны теперь выживать сколько смогут в этом неестественном и незаконном месте, о происхождении которого они практически ничего не знают. Шустрик не знал даже обратной дороги в Центр, не знал он и того, надумай они и впрямь вернуться, примут ли их обратно. Как знать, может, белохалатники или табачный человек уже пришли к выводу, что Шустрика с Рафом следует убить. Несколько раз Шустрик видел, как больных собак выносили из клеток, но их никогда не приносили обратно. Он вспомнил Брота, пса, которого, так же как и его самого, усыпили белохалатники, а проснувшись, Брот обнаружил, что ослеп. Несколько часов Брот вслепую бродил по своей клетке, а потом пришел табачный человек и увел Брота из собачьего блока. Шустрик хорошо помнил его отчаянный и безнадежный скулеж. Сам Шустрик не боялся ослепнуть, но вот если его припадки и галлюцинации участятся и усилятся, тогда… Он поднялся с сухого щебня, на котором только что спал.
— Послушай, Раф! Не убьешь ли ты меня? У тебя получится. Это совсем нетрудно. А, Раф?
Раф проснулся в тот самый миг, когда перестал чувствовать своим боком теплый бок Шустрика.
— О чем это ты толкуешь, недоумок? Что ты такое сказал?
— Так, ничего, — ответил Шустрик. — То есть если я превращусь в осу, то есть в червяка… точнее, если я юркну в желоб… Ох, Раф, не бери в голову… Как там твоя лапа?
Раф встал, наступил на свою раненую лапу, взвизгнул и снова улегся на щебень.
— Я не могу наступать на нее. И вообще, я чувствую себя совершенно разбитым. Так что я намерен лежать тут, покуда мне не станет лучше.
— Раф, ты только представь себе, что все эти камни превратятся вдруг в мясо…
— Чего-чего?
— Печенье падает с крыши…
— А ну-ка ляг сейчас же!
— И выходит животное без зубов и когтей, сделанное из одной конской печенки…
— Что ты хочешь сказать? Как это возможно?
— Ах, я, понимаешь, видел, как дождь шел снизу вверх, от земли к тучам… и еще черное молоко…
— Ты пробудил во мне голод, паршивец!
— А пойдем ли мы наружу, ну, ты понимаешь… как вчера?