Покуда Шустрик так разговаривал, в просвете между тучами выглянуло солнце и заблестело на зеркале далекого озера. Донесся запах сигарет и звук топающих башмаков. Сперва появилась синяя тень, а затем и человек — тот самый человек, о котором говорил Шустрик, — вывернул из-за скалы и стоял неподвижно спиной к псам, внимательно глядя куда-то за озеро. Рядом с ним был один из двух псов, которые так сердились на них, когда Раф с Шустриком гоняли овец. Увидев их, пес остановился и глухо зарычал, в ту же секунду человек повернул голову и тоже увидел их.
Раф медленно встал, с трудом ощущая свои занемевшие от лежания в снегу мышцы, хромая, сделал несколько шагов в сторону, подальше от палки в руках человека, и замер, выжидая. Шустрик же, напротив, как бы играя с каким-нибудь случайным встречным на прогулке в парке, радостно завилял хвостом и сделал несколько шагов к человеку. Однако тот тут же отступил назад, бросил в снег недокуренную сигарету, которая громко зашипела в полной тишине, как сигнал тревоги. Покуда Шустрик медлил, человек замахнулся палкой и грозно крикнул: «Прочь, бродяга!» — после чего повернулся и почти бегом исчез из виду. Очевидно, он слишком удивился и испугался, поскольку совсем забыл о своем псе, который, не слыша приказа хозяина, так и остался на месте, глядя на Рафа сквозь промозглую мглу. Наконец настороженно, но и не то чтобы очень враждебно пес, увидев вмятины в снегу, сказал:
— Похоже, вы тут давно лежите. Не холодно? Раф не ответил, но Шустрик осторожно подошел поближе и смирно стоял, покуда чужак обнюхивал его.
— От тебя чем-то пахнет, — сказал тот наконец. — Где вы были?
— Нигде, — отрезал Раф.
— Это как? — Чужак выглядел явно озадаченным. — Чего ж вы тогда ночью шляетесь по холмам?
— Нам некуда идти, — пояснил Шустрик. Сбитый с толку, пес переводил взгляд с Рафа на Шустрика и обратно.
— Где ваша ферма? Вы явно не туристовы — кожа да кости! Что вы тут делаете?
Последовала пауза.
— Мы живем в сарае, — вдруг сказал Шустрик. — Там тучки розовые, как рододендроны. Звучит, конечно, глупо, но я собираюсь снять паутину со своих глаз, а потом ты увидишь, что я имею в виду. Пока же придется все это оставить мышке, она поймет. А отчего твой человек испугался нас? Почему убежал? Ведь он убежал, правда же?
— Верно. Я его никогда таким не видел, разве когда он решил, что у нас один пес чумкой заболел. Щен еще совсем — хозяин решил, у него судороги, пена из пасти и все такое.
— Чумка? — переспросил Шустрик. — А что это такое?
— Точно не знаю. Болезнь какая-то, вроде чумы, она убивает собак. Редкая болезнь. Может, он подумал, что вы больные, — пахнешь ты странно, да и башка у тебя — ровно крыса, которой вспороли живот.
— Но ты-то не боишься нас?
— Нет. Я-то чую, что нет у вас ни чумы, ни других болезней, но старик мой, видно, что-то такое подумал. Иначе б не убежал.
— А куда подевались овцы? — спросил Раф.
— Овцы? — с удивлением переспросил пес. — Мы не выгоняем овец в холмы, когда снег. Вчера овец увели вниз, та еще была работенка. Как раз этим мы сейчас и занимаемся: ищем тех, что еще остались в холмах, чтобы отогнать вниз.
— Ясно, — пробормотал Шустрик. — Значит, нам теперь некого… да, все ясно…
— А вы, значит, так и живете в холмах? — спросил пес. — Бедняги, вы такие тощие. А у тебя еще и башка не в порядке, — добавил он, глядя на Шустрика. — Не помереть бы вам тут. Хотя выше нос, малой, к утру потеплеет, иль не чуешь?
Неожиданно послышался крик: «Хват! Ко мне! Ко мне!» — он дошел издалека, и пес, не сказав больше ни слова, исчез, словно форель в ручье. Если глядеть со скалы, белый склон холма казался совершенно голым и напоминал скат крыши, который тянулся до самого озера.
— Он не узнал нас, — заметил Шустрик немного погодя. — И наверное, считает, что мы совсем неопасные.
— Куда уж нам.
— Лапы совсем замерзли.
— Будет еще хуже, если мы останемся здесь. Надо отыскать какое-нибудь логово. Оно, конечно, как он говорит, к утру потеплеет, но тут, под этой скалой, мы рискуем, что глаза наши превратятся в ледышки.
— Грустное будет зрелище, — заметил Шустрик. — Я и так ничегошеньки не вижу. Ни мышки, ни червячков, ни подле дома мусорных бачков. Не унывай, Раф! Может, мы еще отыщем лиса, может, где-нибудь еще остался кусочек мира, который никому не нужен. Все равно лучше умереть здесь, чем в баке у белохалатников. Ты согласен? Я да. Терять нам особенно нечего. Где оно, наше достоинство? Я считаю, что это самое главное, что уперли у нас белохалатники. Надеюсь, мы умрем сами, как и положено диким животным.
21–22 ноября, воскресенье — понедельник
Впечатление Дигби Драйвера о мистере Джефри Уэсткоте, как всегда поверхностное, неполное и циничное, оказалось тем не менее — и тоже как всегда — весьма недалеким от истины. Хотя мистер Уэсткот ни разу в жизни не переступал порога здания суда — ни в качестве ответчика, ни в качестве кого бы то ни было, — была в нем, однако, некая глубоко укоренившаяся неразборчивость в средствах, приправленная эгоизмом и безотчетной грубостью натуры. Он жил по им самим установленным законам, а подчас не гнушался преступать и их. Род человеческий интересовал его довольно слабо, он отдавал предпочтение неодушевленным предметам, в особенности рукотворным, и не давал себе труда это предпочтение скрывать. Если надо было отладить до совершенства тонкий, хитроумный механизм, он проявлял чудеса изобретательности и терпения; в общении с людьми ему не хватало ни того ни другого. Природа наделила его более чем средним умом и недюжинным умением сосредотачиваться, но сквозь целеустремленность и напористость порой просматривалась нетерпимость, доходящая до фанатизма.
Вечером на следующий день — в воскресенье — мистер Уэсткот сидел в одиночестве у себя в комнате и угрюмо пялился на экран цветного телевизора, завернувшись в два одеяла после того, как счетчик газового камина (становившийся, как все счетчики в наемных квартирах, особо прожорливым в морозную погоду) проглотил последний шиллинг из отведенного на сутки бюджета (повод был недостаточным, чтобы запускать руку в и без того истощенный фонд покупки акваланга). Образ Чумных Псов, сеющих вокруг себя страх и погибель, блуждал, изгоняя покой, по лабиринтам его сознания, точно Красная Смерть по запутанным закоулкам обиталища графа Просперо. Мысленным взором мистер Уэсткот уже видел, как неутомимо преследует собак по Скафельской гряде, выслеживает их на заснеженных просторах Хелвеллина, гонится за ними от лиственничных перелесков Эскдейла до бурливых водопадов Нижних Врат. В его воображении их тела, аккуратно прошитые пулей в сердце или в мозг, уже стыли на склоне холма. К дьяволу этого «Оратора» вместе с фотографиями, интервью, почетом и славой. Тут куда уместнее тайная, без всякой огласки, вендетта, единоборство один на один, необходимая и неизбежная жестокость в отношении пакостных тварей, имевших наглость попортить его машину и сожрать продуктовый запас стоимостью в три, а то и в четыре фунта. Застрелив их, он даже не даст себе труда посмотреть на трупы. Просто повернется и пойдет домой.