Обратный путь мало отличался. То же жидкое стекло, те же тошнотворные ощущения. К тому же на сей раз Перец промазал, и вернулись мы не на мост, а в снег. В глубокий и холодный снег.
Главным ощущением от Страны Мечты был голод. Гобзиков вообще-то к голоду был привычен, однако не в таких масштабах. За последнюю неделю Гобзиков изрядно похудел, так что даже спать стало неприятно — то коленки непривычно стукались, то спина от худости болела. А на животе спать было неудобно, даже если солому под спальник подкладывать.
Он вспомнил Лицей, вспомнил мягкие диванчики в коридорах, вспомнил буфет и пирожки с капустой, и живот, конечно, заныл. Тогда Гобзиков в очередной раз себя обругал. Сколько раз уже за последние дни зарекался не вспоминать о еде — не получалось. Как не вспоминать, когда есть хочется все время? А вообще Гобзиков дал себе клятву по двум пунктам: во-первых, не вспоминать, во-вторых, не жалеть. Он хотел сюда, и он попал сюда. Все.
Прежде чем уснуть, Гобзиков ворочался, наверное, час.
А Лара спала спокойно. И вообще была спокойна.
На следующий день они шагали куда-то, Гобзиков не мог понять куда, потому что все время тянулось поле, и кроме этого поля ничего не было. Гобзикову было немного не по себе. Но не от бескрайнего простора, а от другого. Страшно жить в мире, в котором твоя судьба зависит только от тебя самого. Вот Гобзиков и напрягался.
А Лара, напротив, была в себе очень уверена. Гобзикову она сразу сказала, что тот может быть свободен, то есть идти куда хочет и реализовываться как хочет, а у нее есть одно дело. Причем неотложное. Гобзиков сказал, что он пока еще не придумал, куда ему идти, поэтому пока пойдет с Ларой. И Лара ответила, что помощник ей пригодится, поскольку дело предстоит трудное.
— Чрезвычайно трудное, — повторила она.
— Угу, — промычал Гобзиков.
— Опасное. Не исключено, что очень.
Гобзиков кивнул.
— Потом не говори, что я тебя не предупреждала.
— Я хочу помочь…
— Помочь? Пожалуй, ты можешь мне помочь… Да, ты даже очень сможешь мне помочь!
Гобзиков кивнул еще несколько раз.
— А брат? — улыбнулась Лара.
Гобзикову стало стыдно.
— Брат подождет, — ответил он.
Тогда Лара промолчала, но в тот же вечер спросила:
— Скажи, Егор, а зачем ты все-таки захотел сюда попасть?
Теперь не ответил Гобзиков. Не хотелось ныть перед девчонкой, вдаваться в подробности.
— А все-таки? — не отставала Лара. — Зачем?
Тогда Гобзиков ответил:
— Я не туда, я оттуда.
Это было правдой.
Ему не очень хотелось вспоминать про то, как в восемь лет он выучился пришивать пуговицы, штопать носки и варить картошку. Про то, как мать ни разу не спросила его, нравится ли ему учиться в Лицее. (Потому что она сделала слишком много для того, чтобы сын учился в Лицее, и он должен это ценить.) Про то, как все свои редкие выходные мать сидела на табуретке и смотрела в окно. Будто кого-то ждала.
Гобзикова всегда интересовало, кого она все-таки ждала. Ему казалось, что отца. Об отце в их семье не говорилось, и так было всегда. Считалось, что его нет. А однажды он услышал, как мать разговаривала на кухне со своей приятельницей, и узнал, что отец его был сумасшедшим и всюду вбивал гвозди.
История с гвоздями его весьма удручила. И даже испугала — в последнее время Гобзиков замечал ту же привычку и за матерью, она тоже бессмысленно вбивала гвозди. Это было страшно.
Вообще страшного вокруг хватало. Дом с косыми деревянными полами. Улица Красных Партизан — слепые от грязи двухэтажные дома, дохлятина в канавах. Дорога до остановки — между грязными некрашеными гаражами. Школа. И цвет, хуже всего был цвет — цемент или жидкая грязь.
Будущее тоже представлялось страшным. Расписанным черно-белым, не допускающим вариантов. Гобзиков боялся его и не хотел, чтобы оно наступало. Но до будущего надо было дожить. Надо было учиться, хорошо учиться, быть первым в учебе. Потому что только первый получит губернаторскую стипендию, только первого возьмут в Лицей им. Салтыкова-Щедрина. Потому что только первый сможет выбраться с улицы Красных Партизан.
Быть первым оказалось тяжело, но Гобзиков старался. Изо всех сил старался. И какое-то время был первым. Даже после того, как открыл сарай и у него появилось о чем думать.
К их квартире прилагался сарай. Большой, почти двухэтажный. Дверь в сарай была завалена дровами и каким-то абсолютным барахлом. Причем до такой степени завалена, что на завалах даже разрослись кусты, причем уже немаленькие. Сарай не открывали лет двадцать, а то и дольше. Гобзиков решил узнать, что в нем и почему в него так долго никто не заглядывал.
Как выяснилось, у квартиры имелась история. Причем отнюдь не безоблачная. Ее преждний владелец слыл странным человеком. Он был то ли изобретателем, то ли землемером. У него имелся маленький сын, и он везде ходил со своим сыном, посадив его в рюкзак. А потом землемер умер от сердечного приступа. Это случилось летом, когда в доме никого не было — все разъехались по курортам. И ребенок пробыл несколько суток один. Вернее, с мертвым папашей. Его спасли электрики, проверявшие счетчики.
После того случая в квартире никто не жил, боялись все чего-то. И в сарай никто не заглядывал по той же причине — считали, что в нем живет дух изобретателя. Ну, или что-то вроде.
Впрочем, то, что сарай принадлежал изобретателю, Гобзиков понял сразу, как только в него забрался, все свободное пространство там было забито разными приборами. Причем какими-то на редкость древними, какие использовались чуть ли не до войны еще. Осциллографы, радиоприемники, теодолиты и прочие, которые Гобзиков опознать не смог. А один прибор и вовсе был какой-то чудной — смесь всех остальных и с большой антенной в придачу.
Гобзиков был несколько разочарован: несколько недействующих моделей вечного двигателя и склад сомнительного металлолома — совсем не то, что он хотел встретить. В принципе, все это можно сдать в утиль и хоть что-то получить. В приборах наверняка должны иметься детали, содержащие ценные металлы.
Гобзиков решил ревизовать сарай, на что ушло больше недели. К радости Гобзикова, сарай оказался не таким уж и бесполезным. В нем обнаружилось много инструментов, причем не абы каких, а высококачественных, из дорогих сплавов, некоторые даже импортные, вернее, трофейные (на наборах стояло клеймо в виде свастики). В нем обнаружилась проволока. Обнаружились болты и гайки.
Но самое интересное обнаружилось, само собой, под конец.
В дальнем углу, под кучей совершенно ненужных железок стоял сундучок. Небольших размеров, похожий на футляр для швейной машинки. Сундучок открылся легко. Внутри не оказалось ни драгоценностей, ни пакета акций Apple Computer Incorporated [3] , вообще ничего на первый взгляд ценного. Какие-то старые карты, судя по всему, еще и самодельные. Гобзиков не обратил на них никакого внимания. На самом дне сундучка болталась жестяная коробка зеленого цвета.