— Зануда, — заявила Лика.
Мальчишки подошли ближе и слушали разговор, стоя по щиколотку в воде. «Лико — Тимкины» отношения не были для них секретом.
Тростик разъяснил:
— Тим надеется, что ты вечером пойдешь с ним на дискотеку «Юные таланты». — Он был беспощаден в своей наивной правдивости.
Тимка поежился и, глядя в заречные дали, сообщил, что вовсе на это не надеется. Потому что у него, у Бруклина, никаких талантов нет, а гениальная Анжелика Сазонова, к тому же, на такие мероприятия никогда не ходит.
— И поэтому ты всюду таскаешься за мной, как дохлая кошка Гека Финна на веревочке.
— Сравнение твое оскорбительно для моей чувствительной натуры, — вздохнул Бруклин, — однако я стерплю и его…
— Иди окунись, — предложила Лика. Бруклин возразил, что примитивное «окунанье» не погасит жар в его груди. Мальчишки захихикали. Считалось, что Тимка валяет дурака, но… понятно было, что за этим «валяньем» есть что — то серьезное.
Лика достала из сумки пеструю косынку.
— Лорка, иди сюда… — Она заслонила ее от Тимки, сдернула с нее сарафанчик и скрученной косынкой обвязала Лоркину грудь. — Ну, вот. Вполне купальный комплект. Даже по цвету подходит к трусикам.
— Ага! — Вмиг забывшая про свои комплексы Лорка ускакала в воду. Там ее встретили воплями и брызгами. Схватили за руки, за ноги и бросили поглубже.
— Беззаботное детство, — с улыбчивой печалью произнес Бруклин.
— А ты уже зрелый мужчина, да?.. Слушай, ты же говорил, что собираешься в Падерино к деду.
— Я не поехал. Это выше моих сил…
— Почему?
— Потому что как у Александра Сергеича…
Я знаю: век уж мой измерен,
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я…
— Можно подумать, ты читал «Онегина»!
— Неоднократно. Первый раз в десять лет. Когда услыхал, что этот роман — «энциклопедия русской жизни».
— Кто тебе сказал про такое?
— Папочка цитировал какого — то классика в споре с соседом Львом Семенычем Браухом. По национальному вопросу… Папочка сказал, что достаточно с пониманием прочитать этот роман, чтобы ощутить себя русским на сто процентов… Я взял идею на вооружение.
— А до этого… ты кем себя ощущал?
— До этого русским и ощущал. Но вдруг узнал, что наполовину я еврей, по папе, а по маме — на четвертинку украинец и на четвертинку белорус. Да еще с дальней примесью польской крови…
— И это тебя потрясло?
— Не так уж… Но все же я решил подкрепить свое российское самосознание.
— Подкрепил?
— Конечно! «Онегина» знаю почти наизусть. Вот…
Судьба Евгения хранила:
Сперва мадам за ним ходила…
— И ты теперь ходишь за мной, как мадам за Евгением…
— Не искажай смысл… Я хожу как я за тобой. И лелею надежду… да нет, не на дискотеку.
— А на что? — Лика беззаботно примеряла розовую купальную шапочку.
— На то, что ты уговоришь вашего Юрия Юрьевича взять меня в вашу рисовальную экспедицию.
— Ты спятил? Ты же рисуешь, как страус левой ногой!
— А я и не буду рисовать! Я буду техническим персоналом. Палатки, костры, каша в ведре… В обмен на счастливую возможность ежедневно лицезреть ваше сиятельство… Могу стать твоим персональным натурщиком. Даже в обнаженном виде.
— Идиот! Больно нужен ты мне в обнаженном виде!
— Не тебе, а искусству. Вспомни традиции Возрождения…
— Идиот, — снова сказала Лика. — Что ты понимаешь в искусстве? Для тебя вообще нет ничего святого…
— Как это нет? А ты?
— Тростик, иди купайся, — распорядилась Лика. — Незачем ребенку слушать дурацкие разговоры… Или вот что. Возьми мою шапку, принеси воды и вылей на голову этому балбесу. Для охлаждения извилин…
— Щас! — Тростик с резиновой шапочкой метнулся к воде и тут же вернулся с ней, мокрой и отяжелевшей.
Бруклин сел по — турецки и с полной покорностью нагнул голову.
— Лей, — велела Лика.
Тростик подумал и насупился:
— Не… я не буду…
— Почему?!
— Ну, он же даже не сопротивляется… — И Тростик вылил воду себе на ноги.
— Вот еще один святой, — сказал Бруклин. — Твоя школа, Сазонова. А ведь ты могла бы и меня сделать таким…
— Поздно, дорогой…
Тростик сказал, осторожно подняв на Лику глаза:
— А может, еще не поздно? Он ведь еще не совсем большой…
— Вот видишь! — взбодрился Тимка. — Устами младенца… Тростик, ты и правда святой. Только это не к добру. Тебе тяжко будет жить на белом свете…
— Вот еще! — сказал Тростик.
Он был уверен, что жить ему всегда будет хорошо. Потому что хорошо жилось сейчас. Потому что он не требовал от жизни многого.
У него, у Трофима Зайцева, на девятом году жизни было все, что нужно. Была мама… Правда, она все время на работе, в две смены, однако она все равно всегда есть. А еще — Лика. На нее мама «просто молилась». Потому что Лика практически освободила маму от забот о сыне. И не ради каких — то там «тимуровских идей», а «что делать, если мы с этим Божьим созданием приросли друг к другу…».
Тростик «прирос» настолько, что без всякой ревности смотрел на Ликиных ухажеров. Он знал, что в душе у Лики занимает особое, ни с кем не сравнимое место.
Итак, чего еще ему оставалось желать? Велосипеда? Ну, это когда — нибудь потом. А пока его охотно возили на багажниках другие мальчишки. Хорошо бы, конечно, сотовый телефон — чтобы в любое время можно было связаться с Ликой и друзьями. Но всякие желания должны иметь разумные границы, а телефон был явно за пределами таких границ… Зато в течение года Лика заставляла его читать, читать, читать, и он осенью и зимой послушно мучился, а к весне понял наконец, какая это радость — интересная книжка. Один «Конек — Горбунок» чего стоит!.. А ведь в первом классе Трофим Зайцев едва разбирал слова по слогам…
Кстати, растрепанная книга «Конек — Горбунок» была удивительно старинная. На титульном листе красовалась круглая печать со словами: «Изъ библiотеки Максаровыхъ». Книгу отдала Тростику Лоркина бабушка Любовь Петровна. Решила, что мальчику будут интересны большие раскрашенные кем — то картинки. Но интересной оказалась сама сказка. Лика помогла разобраться в тексте, и скоро Тростик уже не обращал внимания на «яти» и другие старинные буквы, которых теперь нет в русском языке. Правда однажды он написал на тетрадке свою фамилию «Зайцев» с твердым знаком на конце и узнал от учительницы, что «иди тогда учиться в лицей с Пушкиным», но не огорчился. Он вообще не огорчался досадливыми мелочами жизни…