От матросов «Иртыша» капитану стало известно, что сейчас в Тобольске оказался знаменитый Григорий Васильевич Булатов. Ну и что же, что старый! Зато фарватеры знает, как никто другой…
Они встретились.
Конечно, Булатов сперва сказал, что он дряхл и болен, и признался, что его гложет тревога за детей (хотя и взрослые, а все равно дети!).
— На «Охотнике» тоже дети, Григорий Васильевич, — сказал не очень опытный капитан старому и опытному. — И раз так извернулась судьба — кто, кроме вас?…
Шли долго и осторожно. Бог миловал, опасности не встречались. Лишь недалеко от Самарова высланная по берегу разведка донесла, что есть впереди заслон. Причем крепкий — с пулеметами и лодками для десанта.
К счастью, сверху дул крепкий ровный ветер.
— Поставьте мачту, — велел Булатов.
На носу укрепили сосновый ствол с перекладиной. Выбрали в трюме брезент.
Был уже сентябрь, северные белые ночи давно кончились, к тому же сумеркам помогли набежавшие с юга тучи. Погасив огни, «Охотникъ» под самодельным парусом бесшумно пошел вдоль черных таежных берегов. Кто на этих берегах мог заподозрить такую хитрость?
Что-то заподозрили, однако, и дали несколько выстрелов, но с опозданием — вдогонку и наугад. Пули над палубой пробили парусину, а одна, самая низкая, сорвала с мальчика, тихо стоявшего на корме, берет.
Этот мальчик — лет девяти, в синей матросской блузе, в штанах с медными пуговицами у колен, белых чулочках и высоких башмаках с костяными кнопками — был самым младшим пассажиром. Вежливый, рыжеватый и лопоухий. Эту лопоухость не мог скрыть большой берет из синего сукна с красным помпоном. Мальчик плыл с пожилой тетушкой, которой, кажется, был не очень нужен, и почти все время проводил на палубе один.
Еще в начале пути он осторожно поднялся на мостик и спросил капитана Булатова, угадав в нем старшего:
— Вы позволите мне здесь постоять?
— Постой, голубчик… Но, если будет опасность, — мигом вниз.
— Есть, — понятливо сказал мальчик.
После ночного обстрела он спокойно, без хвастовства, гордился дырой в берете и не дал тетушке зашить ее…
Во время всего пути Булатов постоянно помнил о мальчике. Иногда казалось, что даже из-за одного этого «матросика» он решился бы на такой рейс (ясно же, что последний в его капитанской жизни). При мыслях о мальчике вспоминались бриг «Артемида», бухта Пти-Кю-де-Сак-Марен, черный канал среди мангровых зарослей, яркая звезда в разрывах веток…
«Г’ри-ша… этуаль…»
«Да, Павлушка…»
Вспоминался именно тот, похожий на испуганного птенца малыш, а не седой и бородатый Павел Кондратьевич с цепкими прочными пальцами… Хорошо все-таки, что это было…
Больше ничего опасного не случилось.
Чтобы не напороться на красные или белые канонерки (хотя не очень верилось в их реальность), капитан Булатов провел пароход «своей» протокой, путь по которой мало кто помнил, кроме него.
Обдорск тихо прошли ночью, оставив город и порт справа, за островами. И даже не знали, кто там: красные или белые…
Капитан «Охотника» боялся, что в Губе станет штормить, но ветер был спокойным, а небо ясным. Чтобы сэкономить остатки угля, снова поставили парус. И под ним шли несколько суток.
Пользуясь данным раз и навсегда позволением, на мостик поднялся мальчик. Постоял рядом, спросил Булатова:
— Скажите, пожалуйста, если бы это был настоящий парусный корабль, как бы на нем назывался такой парус?
— Фок, — охотно отозвался Григорий Васильевич. — Или, возможно, бри-фок…
— Спасибо… А смотрите, там, кажется, настоящий корабль!
Зоркие глаза мальчика раньше, чем у других, разглядели у горизонта высокий рангоут.
Тихо шла навстречу трехмачтовая баркентина.
Теперь, наверно, уже не узнать, что это было за судно — чьей постройки, откуда взялось. Не исключено, что это именно тот парусник, который в прошлом году поджидал пароход с царской семьей — на тот случай, если в результате офицерского заговора Романовым удалось бы спастись из Тобольска. Увы, не удалось… Красные матросы в своих рапортах именовали трехмачтовую баркентину «морской бригантиной». Откуда она появилась теперь, было неясно. Возможно, баркентина была в составе экспедиции Вилькицкого и ее послали навстречу судну с беженцами…
Суда сближались. Наконец парус на «Охотнике» упал. Баркентина легла в дрейф, от нее отошла шлюпка.
Булатов спустился в каюту, чтобы сменить свитер на хотя и очень потертый, но все же капитанский китель. Сменил.
Поискал глазами фуражку. Она висела на бронзовом нагеле, ввинченном в резную кроватную стойку. Прежде чем взяться за козырек, Булатов привычно повел рукой по деревянному узору пиллерса: по обвившему столбик тонкому стеблю с мелкими цветами. Тут качнулась, плавно пошла в сторону палуба. С чего бы это?… Пошла опять, сильнее…
«Ну, как не вовремя…» — сказал себе Булатов. Такое случалось и раньше, но сейчас как-то слишком уж сжало сердце.
Капитан сел.
«Г’ри-ша… ты че-во?»
«Ничего, ничего… Сейчас пройдет…» — Он лег навзничь…
Когда вошли люди, он уже не дышал…
Всех перевезли на баркентину, чтобы вскоре переселить на ледокол.
Пароход «Охотникъ» — старый и к тому же почти лишенный топлива был бы только обузой для экспедиции.
Хотели перевезти на парусник капитана Булатова, но капитан баркентины сумрачно сказал:
— Зачем…
В пароходе открыли кингстоны, он стал было тонуть, но скоро прекратил погружение. Тогда по нему с баркентины дали выстрел из маленькой пушки. Ниже ватерлинии. «Охотникъ» накренился, а потом в нем что-то взорвалось. Возможно, ящики с забытыми гранатами. Сразу метнулось из каютных окошек пламя. Пароход опять стал тонуть. На этот раз быстро.
Моряки баркентины, экипаж и пассажиры «Охотника» — все молча смотрели на огонь. Корпус и надстройки исчезли под водой, осталась над поверхностью только верхняя часть похожей на голубятню рубки. Огонь метнулся над ней и погас.
Баркентина приспустила флаг — не андреевский и не бело-зеленый, колчаковский, а бело-сине-красный флаг России. Еще раз — прощально — хлопнула пушка.
— Он — как капитан Немо на «Наутилусе», — сказал мальчик стоявшей рядом тетушке. Конечно, он говорил про старого капитана. Тетушка не ответила. Она сказала про другое:
— Надо спуститься. Еще неизвестно, где нас устроят…
Мальчик не стал спорить. Но перед тем, как пойти к трапу, он еще раз взглянул на дымящуюся рубку, стал очень прямо и поднес твердую ладошку к берету…
Но не следует, наверно, кончать всю историю этим эпизодом. Хотя бы потому, что она, эта повесть, — не о капитане Булатове, а о мальчиках Грише и Павлушке. Про них и должны быть последние строчки. Повернем вертушку волшебного фонаря на много картинок назад. К марту тысяча восемьсот пятьдесят пятого года.