— Давно спрашивал?
— Ну… с полчаса назад.
— Это давно. Пойдём, спросим ещё…
— Она сказала: «Будете соваться, я вас шваброй…»
— А мы издалека.
Она и увидела их издалека, на школьном дворе. Шваброй грозить не стала, поманила:
— Пошли со мной. Он лежит и всё про вас спрашивает…
Оглянулась, повела их в сарай. Открыла люк.
— Только недолго там, доктор сказал, что у него слабость от потери крови…
Стали спускаться вдвоём. Марко ощутил боязливое замирание. В комнате по-прежнему горела жёлтая лампочка, но теперь у самого потолка, сквозь заслонённое сурепкой оконце пробивался и дневной свет. Пахло ботинками, бинтом и йодом, но не сильно — шуршал у оконца вентилятор.
Володя полулежал. Щеки были такие впалые, что казалось, будто в них тёмные провалы. Глаза блестели. Но голос оказался живым, весёлым даже:
— Подгребайте ближе, братцы, садитесь…
Икира сел у Володи в ногах, Марко на табурет.
Помолчали.
— Да, выволокли вы меня из беды, — сказал Володя уже не так весело. С неловкостью. — Тыщу раз надо повторять спасибо. Да пока дыхалки не хватает…
— Да чего там… — скомкано отозвался Марко. — Это директору надо спасибо говорить…
— Ему — само собой… Сколько народу со мной возится… И вы, и Зоря Павловна, и доктор, и Юрий Юрьевич… Обещают помочь добраться домой, на Север. Когда очухаюсь… Рана-то не тяжёлая, лишь бы не было какой-нибудь заразы…
— Не будет! — звонко пообещал Икира. — В морской воде много йода, она лечит…
Володя улыбнулся в ответ.
— Доктор то же говорил… А тебя как звать-то, хлопчик? Там, на берегу, я не разобрал…
Икира почему-то смутился. И Марко сказал:
— Его зовут Иванко Месяц. Но это так, для школьного списка. А вообще он — Икира. Есть такая здешняя травка.
— А у меня братишка… такой же стебелёк. Сергейкой звать… Лежу и думаю: когда встретимся?
— Скоро встретитесь, — живо сказал Марко. — Залечишь дырку в плече и будешь добираться к дому.
— Это да… Только всякие заслоны-кордоны… Война эта поганая. Чего людям не живётся спокойно?
— А что случилось на крейсере? — спросил Марко. — Зачем ты старпома-то?..
— За его слова, — глуховато объяснил Володя. — Был я на ночной вахте у магнитного нактоуза. Там и делать нечего, стой себе да зевай в кулак. А эта шкура таскается по всему пароходу с фонариком, вынюхивает: что где не так… Подошёл, я докладываю: «Ваша вельможность, матрос Горелкин занят несением вахты…» А он фонариком прошёлся по мне, по нактоузу и захрипел: «Не вахтой ты занят, а…» — Ну, и поганое слово. — «Почему на чехле мусор?» А там, на брезенте и правда, чешуйки от тыквенных семечек. Разгильдяй какой-то щёлкал и оставил, я не разглядел… Говорю старпому: «Я же приборкой не занимался, я в карауле»… Он опять: «Не в карауле ты, а в…» и матом. — «Студенческая крыса! Как штаны в институтах просиживать — это вы будьте ласковы! А как службу нести — дуля в кармане!..»
Я не стерпел:
«А она мне нужна была, ваша служба? Я на неё не просился».
Его скрутило двойным штопором.
«Не просился ты, да? Хлеб да сало жрать готов от пуза, а родине священный долг отдавать — тебя нету? Тыловая гнида!..»
Мне вдруг тоскливо стало, нету сил. От старпома самогоном несёт, от палубы ржавчиной, с камбуза кислятиной… В горле комок. Я его сглотнул и говорю:
«Где здесь моя родина? Родина там, где мама…»
Он изогнулся опять, воздух вобрал и давай сипеть:
«Недоносок. Мама твоя базарная баба, если родила такого гадёныша…»
Я на гражданке одно время боксом занимался… Он отлетел шагов на пять, а я думаю: «Теперь спасенье только за бортом…»
Помолчали. Володя прикрыл глаза. Может, снова думал про маму?
Марко сказал:
— Твоё письмо я отправил сразу же…
Володя чуть улыбнулся:
— Да, ты говорил…
— Значит, медаль ты не зря дал… Вот она… — Марко положил тяжёлый кружок на ладонь. Володя опять поднял веки.
— Я бы ордена не пожалел…
— Она лучше, чем орден. Это теперь у меня джольчик. Ну, так у нас амулеты называются. Которые приносят удачу…
— А у меня амулета не было. Медальку-то эту я просто так носил в кармане. Случайно нашёл на берегу … Ну, значит, не зря…
Икира завозился на краю лежанки, расстегнул рубашку. Снял ожерелье. Развязал нитку, сдёрнул с неё две «бусины» — зелёный камешек и завитую ракушку размером с гривенник. Заёрзал, придвигаясь.
— Вот… возьми для удачи. Это тебе и Сергейке…
Володя взял амулетики в ладонь. Стал очень серьёзным.
— Ну, спасибо тебе… стебелёк Икира. Это и правда к счастью. В них тепло… живое…
Появилась тётя Зоря.
— Ну-ка, гости ненаглядные, марш гулять. Владимир, ты отдыхай, доктор велел больше спать.
— Слушаюсь, Зоря Павловна… Счастливо, хлопцы. Заглядывайте ещё…
Когда вышли на двор, тётя Зоря сказала в спину Марко:
— Постой-ка… Солончук. Тут тебе письмо…
— Мне?!
— Ты ведь один у нас Марко Солончук. Пришло на школу, директор ещё вчера велел передать, да было не до того…
Марко с дрожью в пальцах взял конверт (хотя чего вздрагивать-то?). Надпись «Марко Солончуку». Потом цифры индекса и адрес: «Южный край, Тарханайская коса, пос. Фонари, средняя школа, 6-й класс»… Обратного адреса не было. Марка — нюшская, с початком. А штемпель? Размытый, но можно прочитать: «Ново-Византийск»…
Слева от школьного здания был сквер с акациями и каштанами. И с двумя кизиловыми деревьями, между которыми тётя Зоря в марте подвесила прочные качели. Икира устроился на качелях, деликатно показывая, что ему дела нет до письма. Марко ушёл под развесистый каштан, сел верхом на узкую скамейку. Рывком вскрыл конверт.
Белый листик, синие аккуратные строчки.
«Здравствуй, Конёк! Я не дождалась твоего звонка и попросила папу позвонить в Лицей, чтобы там сказали твой номер или адрес. Нельзя же так сразу прекращать отношения, верно? А в канцелярии сообщили, что ты вернулся на Побережье. С Побережья ты тоже не звонил, и я поняла, что это из-за блокады. А потом у меня сменился номер. Я лишь недавно догадалась, что можно написать тебе на школу. Может быть, дойдёт…
Я не люблю писать письма, но сейчас решила написать, потому что не хочется, чтобы всё быстро забывалось. Мы дружили недолго, но хорошо, правда?
Я не знаю, как у тебя дела, но думаю, что всё хорошо. У меня тоже. Мне обещают роль Красной Шапочки в пьесе «Книга сказок». Роль небольшая, но интересная. Говорят, что у меня получится.