— Значит, зазвучали.
— А я и не заметил.
— Это не обязательно. Главное, что резонанс…
— Есть такая Теория струн, — сказал Марко. — Не все учёные её признают, но по-моему, она правильная… Будто вся Вселенная — это бесконечное количество струн. Каждая микрочастица — струнка. И от их звучания зависит в мире абсолютно всё. Если добиться, чтобы звучание стало согласованное, получится… ну, в общем на всём белом свете станет хорошо… Я читал это на сайте «Тайны мироздания»…
— А как добиться, чтобы… всё согласованно?
— Кабы знать, — умудрённо сказан Марко. И вдруг опять застеснялся: о чем ещё говорить? Спросил наобум:
— А ты зачем ходишь на физкультуру, если всё равно не занимаешься?
— Велят. Говорят, чтобы не снижать «уровень посещаемости».
— Бред какой-то… Юнка… а ваш театр долго будет в столице?
— Ещё две недели.
— Жалко.
— Что жалко?
— Ну… что так мало… — выдохнул Марко и проклял себя за способность смущаться не вовремя. И, чтобы спрятать смущенье, насуплено сказал о другом:
— А вы… у вас во время поездок тоже бывают спортивные занятия?
— Когда как… Только я сейчас всё равно не упражняюсь. Некоторое время…
— Почему?
— Потому что… — она почесала о плечо остренький подбородок и дурашливо призналась: — Я нынче тоже немного покалеченная, ты правду сказал… Вернее, обострение старой травмы…
— А… что случилось? — пробормотал Марко.
— Осенью упала с турника и вывихнула плечо… Ну, в общем-то, ничего страшного, вправили, залечили. Но иногда вдруг начинает болеть. По старой памяти…
Юнка куснула нижнюю губу и осторожно пошевелила плечом. Не тем, что рядом с Марко, другим.
Он сразу сказал:
— Что? И сейчас болит?
— Маленько…
Надо было решаться мгновенно. А то увязнешь в дурацкой стыдливости и… получится, что он оставил девочку в беде. Марко обмер и выговорил:
— Дай… я попробую…
— Что?
— Ну… убрать боль. Как ты… — и заколотилось сердце.
Она могла сказать: «Да ну тебя…» Или «У тебя не получится, уметь надо…» Или «Не надо, не так уж и болит…» Или… да всё, что угодно. Она вздохнула чуть заметно:
— Попробуй…
Наверно, сильно болело.
Марко… он как бы выключил в себе все чувства. Механически, будто робот, пропустил левую руку за Юнкиной шеей (рыжие волосы защекотали уже не болевший локоть), положил ладонь на тонкое, как у птицы плечико — оно слегка дрогнуло под трикотажем. А правую руку протянул поперёк её груди. Замком сцепил пальцы на Юнкином плече. И… ничего не получилось. Не было ни тепла в ладонях, ни дрожания струн. И он понял, что боль в Юнке так и сидит — безжалостная и равнодушная.
Потому что нельзя было выключать себя! Нельзя бояться. Если взялся защищать кого-то, забудь про всякие страхи. Помни только про тепло в ладонях… И про то, что девочке не должно быть больно. Она же помогла тебе. А ты…
Надо было представить что-то хорошее. Доброе. И Марко вдруг представил дрожащую лунную дорожку на поверхности залива и стрёкот цикад. И будто он с Юнкой не на скамейке, а на плоском, нагретом за день камне у самой воды. Здесь, в ласковости летнего вечера, не было места для боли. Он этой боли велел: «Уйди… растай…»
Чуть ощутимые струнки ожили под кожей ладоней. И… отозвались на плече у Юнки, под натянувшимся трикотажем. Или показалось? Нет, не показалось.
— Ой… — шёпотом сказала Юнка.
— Что? — испугался он.
Не болит, — выдохнула она. — Перестало. Ты… как дядя Фома.
Марко обрадовался, расслабился, и даже проскользнула одна посторонняя мысль: что волосы Юнки пахнут апельсинами.
— Давай ещё немного…
— Ладно, — шепнула она.
Струнки щекочуще дрожали в ладонях.
И вдруг раздался — будто грянул с высоты — голос физкультурника:
— Солончук, вы зачем на скамейке запасных?! Чтобы отдыхать? Или чтобы обниматься?
Олеся Изяславовича знали как известного спортсмена, чемпиона НЮШа по тяжёлой атлетике. Но как педагог он был туповат и хамоват. Сейчас он, кажется, рассчитывал на одобрение и гогот шестиклассников. Однако было тихо. Надолго ли тихо? Марко не вспыхнул, не вздрогнул, не съёжился. То есть, он, может быть, сделал это внутри себя, но лишь на миг. А внешне сохранил железное спокойствие. Потому что лишь спокойствие могло спасти его. И Юнку.
Он убрал руки с Юнкиного плеча. Сел прямо, обнял колено. Глянул на учителя. Сказал очень ровно:
— Нет никаких объятий. Это мануальная терапия. У Юнки болело плечо, и я ей помог. Вот и всё.
Класс молчал, и это слегка обескуражило физкультурника.
— Вот как, — хмыкнул он. — А мне показалось…
Марко сказал прежним тоном:
— Кто как думает, тому так и кажется. Если у кого-то гадости в голове…
Олесь Изяславович встрепенулся:
— А не прогуляться ли вам к директору? Терапевт…
— Директор на конференции, — напомнил Марко. — О повышении всяких уровней…
— Ваше счастье… — слегка сдал позиции физкультурник. Но Марко не сдал. Закипала досада.
— Нас учат, что счастье надо делать своими руками, — заявил он. — Вы должны это знать, вы же чемпион.
— Я-то да, — согласился Олесь Изяславович. — А вы, боюсь, никогда им не станете. Не тот волевой настрой.
— В штанге точно не стану. Есть спорт, где важны не столько мускулы, сколько голова, — выдал Марко. Он ждал, когда физкультурник взорвётся. Но тот проявлял терпение (наверно, его удивляло молчание шестого «Г»).
— В шахматах вы наверняка преуспеваете, — заметил он.
— Не только в шахматах…
— Любопытно, в каком ещё виде спорта?
— В парусном, — нагло сказал Марко.
На самом деле он ходил под парусом всего два раза. На стареньком яле-четвёрке, со Слоном. Тот возил продукты отцу, который рыбачил с артелью в Жёлтом лимане. Слон брал, кроме Марко, ещё нескольких ребят — Пикселя и Топку, маленького Икиру и увесистого Фимку Кранца («для остойчивости судна»). Ветерок был в меру свежий, слегка брызгало, слегка кренило, но в общем-то никакого риска, одна радость. А неподалёку бежал ялик тётушки Матрёны и её племянницы Оксанки, так что получилось вроде соревнований (тётушка и племянница их обогнали).
— Престижный вид, — язвительно заметил педагог-чемпион. — Нам не по карману. Вы, наверно, сын крупного бизнесмена?
— Похоже, что да, — снисходительно согласился Марко. — Мой папа совладелец акций Бахчунских рудников…