— Дай-ка сюда! — старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, протянул руку.
— Да, что-то есть неуловимое, — отозвался он, бережно возвращая Серегину драгоценность.
— Ну-ка, — мрачный Конфуций преподнес к изуродованному шрамами лицу сухую веточку.
— Да, ты ладонью прикрой от ветра. Выдувает. Ну, как? Теперь чувствуешь?
Подержав с минуту, Трофимов, молча, как бы нехотя вернул ее Ефимову. Веточка пошла по рукам.
— Дайте понюхать-то, — нетерпеливо канючил первогодок Привалов с протянутой рукой, топчась внизу.
— Тебе-то за чем? Сопля еще зеленая!
— Где тебе знать-то, что такое баба! — вставил ««собровец»» Савельев, грубо отшивая мгновенно залившегося краской Привалова. — Да и насморк у тебя, шмыгалка-то не работает, все равно ни хрена не учуешь! Только добро переводить!
Рядовой Ведрин в свою очередь, уткнувшись носом в веточку, громко сопел, втягивая воздух.
— Ну, Джон Ведрин, ты даешь! — громко заржал Стефаныч, откидываясь всем телом на башню. — Это же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вдыхать, а ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас, молокососов, учить надо.
— Да ну, вас, козлов вонючих! — обиделся Ведрин и спрыгнул с БМП, поправив бронежилет, направился к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне забавлялись с овчаркой Гоби.
— А что это за растение? — поинтересовался вдруг Конфуций.
— А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в Курчали.
— Может это мирт. Слышал, запах у него необыкновенный, — поделился своим предположением рядовой Самурский.
— Да, Ромка, надо было ботанику в школе лучше учить! — брякнул прапорщик Филимонов, усмехаясь в прокуренные усы.
— Ну-ка, Серж, дайка еще нюхнуть! — мечтательно протянул контрактник Головко. — А этим хорькам: Кнышу, Чернышову и Чахлому не давай! То же, мне, эстеты нашлись! Знаю, я их как облупленных, те еще ловеласы, занюхают.
— Виталь, сунь Караю под нос, — обратился к Приданцеву «собр» Савельев. — Интересно, как он прореагирует.
— Как? Соответственно своему мужскому полу! Спустит чего доброго! — откликнулся тут же Филимонов.
— Сам смотри не спусти!
— Вот надышался до одури, сейчас и от козы безрогой не отказался бы!
— Ну, вы, маньяк, батенька! Представляю, ужас что будет, когда в родные пенаты вернемся!
— Надо нам ребята подальше от этого опасного кадра быть, а то, вот так зазеваешься, и уже поздно будет, отоварит по первое число. Тот еще половой гигант. Шалунишка!
— Эх, мужики, — мечтательно простонал, потягиваясь, старший прапорщик Стефаныч.
— Помнится, как-то в отпуске был, ну и решил к сестре в Подмосковье в гости смотаться на недельку, другую. Приехал, живу. Городишко небольшой, развлечений никаких, рыбалка с племянниками и все. И надумал сгонять в Москву, посмотреть белокаменную, прошвырнуться по Красной площади, по улице Горького. Это сейчас она Тверская. Встал пораньше, чуть свет. Сел на автобус. Еду. А рядом женщина в кресле дремлет. Миловидная такая. Блодиночка. Губки алые. Пухленькие. Щечки, ну прям, кровь с молоком. Ехать около двух часов. И тут, братцы, чувствую, как ее хорошенькая головка в беретике клонится к моему плечу. Так мы в Москву и приехали. Слово за слово, познакомились. У нее какие-то дела в одном из НИИ были. Договорились, что как только она освободится, встретимся у метро, и она покажет мне столицу. Прождал часа три. Нет ее. Побродил по магазинам и расстроенный вечером поехал электричкой обратно. Выхожу на привокзальную площадь, направляюсь к остановке такси. А там она, моя незнакомка. В очереди последняя стоит. Интересная, скажу вам, получилась встреча. Оказалось, она в институте задержалась и не успела на рандеву. Поехали, значит, на такси вместе. Довез ее до дома. Ну и напросился на чай.
— Ну, ты, и жуир, Стефаныч! — вставил Головко. — Не ожидал от тебя такого. Вроде весь из себя положительный. Так сказать, наш наставник!
— Поднялись на лифте на седьмой этаж, открывает дверь, приглашает войти. Представляете, братцы, вхожу и вижу. Чего вы думаете? У порога вот такие мужские башмаки стоят, размера эдак сорок шестого, сорок седьмого, не меньше. У меня сразу все внутри опустилось до прямой кишки. В жар бросило. Ну, думаю, приплыли! Сейчас будет с мужем знакомить.
— Да, Стефаныч, ну ты, и влип! Не позавидуешь!
— И врагу такого не пожелаешь!
— Эх, будь я на месте ее мужа, — мечтательно отозвался прапорщик Филимонов, похрустывая пальцами.
— Вот, когда вернемся домой, будешь! — съязвил, оборачиваясь к нему, Квазимодо.
— Да, вы слушайте, что дальше было! Так вот, прошли мы на кухню. Маленькая такая, ухоженная. Спрашивает, буду ли я пиво с воблой. Я уж и не знаю, что и отвечать. В голове одна мысль витает, как бы ноги отсюда сделать. Перед глазами башмаки проклятые стоят. Сели, попиваем пиво, беседуем. Все согласно этикету, как в лучших домах Лондона и Филадельфии. Ничего лишнего себе не позволяю, никаких шалостей, никаких тебе вольностей. На душе, конечно, кошки скребут. Совсем не до пива мне. Тут звонок в дверь. Я как ужаленный подпрыгнул. Сижу весь в испарине. Она с милой улыбкой пошла открывать. Ну, думаю, кранты! Слышу, в прихожей бас чей-то, что-то без умолку бубнит. Уж представил себе, как с седьмого этажа в затяжном прыжке падать буду. Тут она возвращается и говорит, что пришел сын со своей девочкой. И заглядывает на кухню парень, вот такой верзила, косая сажень в плечах, повыше нашего Квазимодо, наверное, будет. Эдакий молодой бугаек. Я даже поразился, как такой громила еще мать свою слушается. Потом молодежь устроилась ужинать в комнате у телевизора, а мы остались на кухонке. В ходе беседы узнаю, что она на семь лет меня старше, что с мужем в разводе, вот воспитывает сына, которого осенью должны в армию забрать. Переживает страшно за него, уж больно характер у него мягкий. Вот такой случай приключился, братцы.
— Ну, а потом, что было, — полюбопытствовал, шмыгая носом, Привалов.
— А потом, суп с котом! Это уже другая история! — закончил Стефаныч. — Дай-ка лучше спичку! Мои отсырели! Что-то наши лихие командиры никак с аксакалами не договорятся!
— Лифчик пора менять, рвань сплошная! Прореха на прорехе! Такой, как у Сереги, хочу, что с наемника сняли! Замучился латать его, — поделился своими бедами Ромка Самурский, оседлав бревно.
— Ну, ты, Караюшка, совсем обнаглел. Убирай свою лобастую головушку, весь матрац занял, — Стефаныч тщетно пытался сдвинуть овчарку с места. — У нас тоже жопа не железная. Старших уважать надо, уступать лучшие места.
— Это еще не известно, кто из вас старший! — усмехнулся Филимонов, почесывая Караю за ухом. — Верно, боевой пес?
— По собачим годкам, может он тебе в отцы годится! — встал на защиту собаки проводник Виталька Приданцев.
— Туман, гляди, рассеивается. Денек сегодня будет отменный. Побалдеем на солнышке.