Чтобы приободрить Мышонка, Кки сказал:
— Олики сегодня тоже хорошо кидает. Гораздо лучше, чем раньше.
— Ф-фы, — сморщилась Или.
— И ничего не «фы», — сказал Олики и придвинулся к доброму Кки.
Наконец глина кончилась, остаток разделили на три порции. Последние шарики, мелькнув на солнце, улетели далеко за крепостной ров. Кки отложил прут-махалку, потянулся и вскочил. Качнулся. Или ойкнула. Олики вцепился в его щиколотку.
Кки засмеялся и прыгнул на утоптанную толщу стены. Белые волосы его взлетели и опять упали на уши. Малыши прыгнули следом (Олики при этом упал на корточки).
Когда люди Каравана строили заслон, они из пиленых известковых брусьев сложили две стены — каждая толщиною в рыбачий аршин. Промежуток между стенами — шириной в пять шагов — завалили глыбами ракушечника, засыпали щебенкой, песком и землей. Над утрамбованной полосой с двух сторон оставили каменное ограждение — взрослому воину по пояс, Кки по грудь, Рыбке и Мышонку по самый подбородок. Так и получилась могучая и неприступная Стена. Длина ее была полторы тысячи шагов. На севере Стена упиралась в скалистые откосы Буковой горы, на юге уступами спускалась к морю. Там у самой воды стояла Квадратная башня. На ее верхней площадке после заката зажигали костер, чтобы рыбачьи лодки и грузовые лайбы в сумраке не потеряли пристань.
Отсюда, с середины стены, был виден лишь самый верх башни с зубчатым ограждением. Пристань же совсем пряталась за кромкой берега. Зато хорошо различима была мощеная квадратными плитами дорога, что вела через каменистую пустошь к городу.
Сам городок восточным краем примыкал к стене, а с других сторон опоясан был приземистым валом. Белые домики в окружении жидких виноградников рассыпаны были по склону холма. Невысокое, зависшее над холмом солнце освещало рыжую черепицу и серые сланцевые плитки плоских крыш.
Скоро солнце совсем уйдет с неба. Смотришь на его уход, и кажется, что оранжевый шар прячется за ближнюю холмистую складку земли. Но Кки знал (да и малыши знали), что за невысоким перевалом еще много обитаемого пространства. Там долина с рощами и обширными полянами, она тянется до Реки. А за Рекой… там, говорят, тоже обычная земля — луга, холмы, и лишь дальше начинается То, Где Ничего Нет. Именно туда и прячется на ночь солнечный шар. Хотя все это непонятно. Ведь Там, Где Ничего Нет, шар должен исчезнуть. Как же утром он появляется вновь? Да еще появляется с другой стороны — из-за края Чужого поля! Или каждый раз это другой шар?
…Впрочем, сейчас Кки не размышлял о загадках мира. Мысли его и желания были просты.
— Идем домой. Хочется есть.
По стене между гребней шла широкая тропа. Мышонок Олики и Рыбка Или послушно зашагали по ней. Рядышком. А Кки — в нескольких шагах позади. Шел и смотрел на малышей. Со спины они были похожи на двойняшек — оба темноволосые, коричневые, щуплые. В куцых ребячьих юбочках из серой холстины с широкой бахромой вокруг бедер. У Или только одно отличие: девчоночье ожерелье из мелких ракушек. И шагала Или вертляво, с заметной нетерпеливостью. А Олики прихрамывал. Когда-то, еще во младенчестве, он сильно повредил ступню и с той поры при ходьбе припадал на левую ногу. Потому и прозвище — Мышонок. Известно ведь, что мелкие полевые мыши любят вставать на задние лапки и при этом ковыляют на них, как смешные человечки… А Или была верткая, резвая и плавала среди прибрежных камней лучше всех своих приятелей и приятельниц.
И на суше была она неугомоннее многих. Вот и сейчас оставила Мышонка, ускакала вперед, присела у ракушечной глыбы — будто нашла что-то.
И правда нашла!
— Олики, смотри! У-у-у! Ы-ы-ы! — И к нему!
Олики обмер на миг. Заорал. Бросился назад, чуть не сбил Кки. Потерял сандалию, запнулся, растянулся на утоптанном гравии. Сел, съежился, заслонился ободранными ладошками:
— Не надо! Уйди! Кки, чего она!..
Было отчего удариться в панику. Особенно боязливому Мышонку. Или с ехидной улыбкой несла за лапку черного паука-мохнатку. Громадного, величиной с кулак! Такие страшилища встречаются не часто, живут они в каменных щелях и лишь изредка вылезают на солнышко. Они не ядовитые, но кусачие и злые.
Олики наконец заверещал так, что ушам стало щекотно. Зажмурился, брызнули слезы. Он видимо, и ушибся крепко к тому же.
— Рыба, не смей! — гаркнул Кки со всей строгостью и полным правом старшего. И не просто старшего, а того, кто появился на свет еще в пути, в Караване — в отличие от этих малявок, родившихся уже здесь, в городе Ча.
Или сразу усохла, перестала улыбаться.
— Он же неправдашный! Я из травы слепила… чтобы попугать…
— Игрушечки… — проворчал Кки. Теперь он и сам видел, что мохнатка сделана из комка сухих водорослей с лапами-стебельками. Но на первый взгляд — будто настоящая.
Олики стыдливо сопел и моргал мокрыми ресницами. Потом взвизгнул, сжал кулаки. Бросился к девчонке.
— Дура, блин какашкин! Убью!
Никого бы Мышонок не убил, он и стукнуть-то не умел как надо. Но виноватая Или струхнула. И бежать! Олики, сильно хромая, — за ней. Добежал до оброненной сандалии, схватил, в ярости запустил вслед обидчице! Рыбка оглянулась, закрыла голову локтем. Сандалия крепко ударила по твердому локтю и рикошетом ушла в сторону. За внешний гребень Стены.
Сразу все онемели.
Потом Олики заплакал. Уже не зло, а беспомощно.
Ох, Мышонок ты, Мышонок, до чего же невезучий! Ни чего-то у тебя не получается. Даже бросить не можешь толком.
Сандалии у Олики были не то, что у Кки или Рыбки. У этих двоих — старые деревяшки с матерчатыми полосками крест-накрест. А у него — новенькие, недавний мамин подарок, с кожаными подошвами, с узорчатыми бронзовыми пряжками, что чеканит (и продает недешево) местный мастер дядюшка Атти. Потерять такую обувь — ого-го…
Втроем подошли к ограждению, животами забрались на широкие камни, свесили головы.
— Наверно, вон туда улетела, — покаянно вздохнула Олики.
«Вон туда» — это в ров. На его крутой склон, в заросли дрока и ломкого дерихвоста с сухими шариками-колючками… Да не все ли равно! Пускай бы даже лежала на виду, на травянистой полосе между подножьем стены и рвом. Все равно это уже не наша земля. Близкий, рукой подать, но чужой и запрещенный для посещения мир. Взрослые порой нарушали запрет, выходили крадучись за Стену (если была для этого очень уж крутая необходимость). Но детям запрещено это было раз и навсегда, строго-настрого. И никто не помнил, чтобы среди ребячьего населения в городе Ча нашелся бы хоть один храбрец и нарушил неписаный закон.
Дело была даже не в страхе наказания, а просто в Страхе. Во въевшейся в душу суеверной боязни, что прямо вот здесь, из ближних зарослей, в любой миг могут возникнуть они. Те, кто годы назад преследовал Караван…
Да и все равно ребятам было не спуститься! Высота отвесной стены — три боевых копья. Копье же, как известно, на локоть выше головы самого рослого мужчины.