— Анна Романовна, а Гусев…
Он, с сумкой через плечо, сунулся наружу, взялся за косяк, ступил на железное покрытие внешнего подоконного выступа. Ржавая жесть прогнулась неожиданно и легко, под ней не было опоры…
Инки даже не успел испугаться… Он сидел на сыром асфальте и моргал. В окне второго этажа торчали перепуганные лица. Кто-то взрослый бежал к нему через двор. А в щиколотке сидела похожая на воткнувшуюся щепку боль…
Страшного не случилось. И ему даже не попало (попало потом, говорят, Анне Романовне), но был медицинский кабинет, белая машина, поликлиника, рентген, тугая повязка. «К счастью, просто ушиб, полежит несколько дней, вот и все. Выдрать бы как следует за такие фокусы…» Драть было некому, но на улицу Торфодобытчиков он в тот день, конечно, не попал. Приходил потом, когда сняли повязку, сидел на скамейке, ждал, но Борис не появился.
Оно и понятно: чего ему появляться, если мальчишка Смок не пришел, когда назначено… Жаль, конечно, однако большого огорчения не было. Во-первых, оставалась надежда, что Борис когда-нибудь все же придет снова. Во-вторых, часы тикали и с ведерком вместо гири. А в-третьих, место все равно было хорошее (хотя Инки и сам не понимал, с чего это; неужели просто из-за одуванчиков?). И он приходил сюда не раз. Досадовал только, что не спросил у Бориса: в каком это городе есть улица Земляной Вал? Может, она похожа на ту, которую он ищет? Конечно, далеко, но все же хорошо, что она есть…
После того как он укрыл в траве коробок с мухой, Инки провел на скамейке целый час. Просто так сидел… Спешить не имело смысла. Впереди был день, и в этом дне Инки не ожидало ничего хорошего. Он подрагивал от осенней зябкости, но все же здесь было уютно. Инки стал думать: а вот появился бы вдруг Борис. «Привет…» — «Привет…» — «А почему ты тогда не пришел?…» — «Я хотел, да вот…» И можно было бы рассказать про неудачный побег. Про всякую медицину после этого… И стало Инки казаться, что он и вправду беседует с Борисом. Словно тот внимательно слушает, кивает иногда и шевелит зажатой в губах сигаретой… Инки даже почудился запах сигаретного дыма… И следом пришла простая мысль — та, которая могла бы прийти еще весной, но почему-то не возникла ни разу: можно ведь узнать хотя бы: приходил ли сюда Борис после той встречи. Если приходил, то наверняка брал из тайника сигареты. Значит, в пачке поубавился запас (до того она была почти полная), или ее нет совсем, или там теперь другая…
Инки почему-то заволновался. Пересел к самому краю скамьи. Запустил руку под сиденье, к бетонной опоре, зашарил… Сигарет в углублении не было. Но… было что-то другое, твердое, зернистое на ощупь. Тяжелое. Инки вытащил. На ладони оказалась ржавая гиря от часов. Длинная, в форме еловой шишки.
Конечно же, та самая!
Значит, приходил, ждал! Оставил специально! А он, Смок бестолковый, какая балда…
Все горести ушли далеко, за край памяти. Инки прижал чугунную тяжесть к щеке…
Инки пришел домой. Конечно, там никого не было — Марьяна в своем салоне, Вик на автобазе… Ну и хорошо. Плохо другое — ходики опять стояли. Но… не совсем уж плохо. Инки так и ожидал: они будут стоять. Не стал он расстраиваться, только сказал (мысленно и ворчливо) Симу и Жельке, которые жили в домике на циферблате: «А вы-то куда смотрите…»
Он вымыл гирю под жиденькой струей кухонного крана, вытер ее своим полотенцем. Убрал из-под ходиков детсадовское ведерко с песком, подвесил к цепочке чугунную шишку. Цепочка натянулась туго и выжидающе.
Инки встал на цыпочки и качнул маятник.
«Дагги-тиц», — сказали ходики, как всегда. Но и… не как всегда, а с какой-то новой уверенностью. Так, по крайней мере, показалось Инки. Он скинул пиджак, лег на тахту и стал смотреть на часы поверх обтянутых брючной тканью колен.
«Дагги-тиц… Дагги-тиц»… А может, она очнется к весне?
А если и не очнется, то что ж… У всего на свете бывает свой конец. И у всех. У мух, у кузнечиков, у людей… А может, и не бывает конца… Инки как-то видел по телику передачу, где бородатый американец рассказывал про вечно живые души, которые переселяются после смерти в другие человеческие тела. И так много раз, до бесконечности. А еще говорил, что души есть у всех живых существ. И у деревьев… Это было довольно любопытно, однако не вызвало тогда у Инки большого интереса. Во-первых, не очень верилось в такое, а во-вторых, помирать он пока не собирался, хотя жизнь порой была невеселая…
А теперь он задумался. Насчет душ.
Может, и в самом деле душа мухи Дагги-Тиц, будто крохотный клочок воздуха, невидимо летает по комнате, кружит над ним, над Инки, и садится на жестяной кружок маятника?
Представлять такое было хорошо, утешительно… А если даже это лишь придумка, то все равно Дагги-Тиц была. Качалась на маятнике, радовала Инки. Ведь то, что было раньше, — оно все равно как бы есть. Пусть не сейчас, а в недавнем прошлом, но есть. В конце концов, то, что существует сейчас, все равно стремительно, через секунды, делается уже не нынешним, а прошлым. Тут уж никуда не денешься…
Это успокоительное понимание навеяло на Инки полудрему. Но все же в глубине души гнездилось опасение. Потому что прошлые события часто обещают неприятности в будущем. И конечно же, утренний скандал с дежурной историчкой Лилией Гавриловной просто так не закончится. Тем более что сумка осталась в школе…
«А ну и черт с ней!» — сонно решил Инки. Главное, что тикали часы.
Однако полного спокойствия это решение не вернуло. И когда затренькал дверной звонок, Инки сразу понял: кто-то из школы. Или явилась собственной персоной Таисия Леонидовна — разбираться и требовать «принятия мер», — или (что скорее всего) приковыляла на больных ногах техничка тетя Роза, которая всегда разносит по домам «ябедные» записки: «Настоятельно просим родителей явиться в школу для обсуждения безобразного поведения Вашего сына…»
Если Таисия — придется открывать (хотя и бесполезно — все равно Марьяны, и тем более матери, дома нет, жаловаться некому; а его, Инкины, объяснения Таисия слушать не станет, у нее один разговор — о спецприемнике). Если приплелась Роза — отпирать он не будет, скажет: взрослых дома нет, а без них пускать посторонних в дом ему не велено…
Инки глянул в глазок…
Там была не Таисия и не Роза. В коридоре стояли мать и какой-то коренастый дядька.
Главное, что мать!
Пусть и отвыкал Инки от нее в долгих разлуках, пусть обижался, пусть не терпел ее тисканий и поцелуев, но когда приезжала — сразу волна радости. Как в детском саду, когда они все время жили вместе и она приходила за ним в конце долгого тягомотного дня. Да, именно теплая такая волна! По крайней мере, на несколько первых минут…
— Кешенька, солнышко мое! Как хорошо, что ты дома! А то я посеяла свои ключи, растяпа этакая, думала, что придется идти за ними к Марьяне… Ну, здравствуй, моя крохотулька! Как я соскучилась…