Мальчик, как мне показалось вначале, подавал надежды, и это даже наполняло меня гордостью. Кровь нашего рода давала себя знать, несмотря на не правильное воспитание, точнее, отсутствие такового, со стороны моей первой жены. Она сама так и осталась полуграмотной легкомысленной дурочкой, и я не без оснований опасался, что на Александре скажется ее дурное влияние. Однако сын при первой после длительного перерыва встрече мне понравился, он был увлечен идеей, у него был вполне сформировавшийся стойкий интерес, и при таких отличных задатках из него мог получиться превосходный специалист, уникальный и широко известный, за которого мне не было бы стыдно перед предками. Правда, Александр наотрез отказался начинать раннюю специализацию и переходить в школу с биологическим уклоном, и это меня огорчило, но надежда не покидала меня. В конце концов, я тоже закончил не физико-математическую школу, а языковую, с углубленным изучением немецкого и со вторым иностранным языком, но это ведь не помешало мне с первой попытки поступить в технический вуз и с блеском окончить его.
Я строго контролировал развитие сына, проверял его успехи не столько в учебе, сколько в избранной специальности, и на протяжении нескольких лет мне казалось, что все должно получиться. Тем не менее, несмотря на все приложенные мною усилия, Александр не захотел продолжать образование и даже не попытался поступить в вуз. Он ушел служить в армию, а я набрался терпения и ждал его возвращения. Я был уверен, что армия научит его уму-разуму и выбьет из головы дурь, он придет домой повзрослевшим и осознает необходимость учиться. Два года напрасных и глупых иллюзий… Сын вернулся действительно повзрослевшим, но это выражалось лишь в том, что он научился разговаривать резко и грубо. Очень скоро я понял, что мне не удастся его переломить, он такой же умственно ленивый, как и его мать, и так же, как она сама, не испытывает интереса к систематизированным глубоким знаниям и к собственной карьере.
Разочарование было болезненным, на сына потрачены годы и усилия, которые не дали результата. Если бы я мог это предвидеть, я не стал бы возлагать на него столько надежд, вместо этого я попробовал бы найти себе еще одну жену, которая родила бы мне ребенка, и уж этого ребенка я никому не отдал бы на воспитание. Но я снова ошибся…
Возвращение Александра из армии и мой разрыв с ним совпали по времени со свертыванием научных исследований в области новых технологий. Конверсия коснулась не только оборонного производства, но и научных разработок. Мою лабораторию сначала сократили на тридцать процентов, потом еще на пятьдесят, потом вовсе закрыли. Я, со всеми своими знаниями и опытом, оказался не нужен своей Родине, а ведь я так любил ее и продолжал любить.
Сначала я даже не осознал масштабов катастрофы. Трудности казались мне временными и несерьезными, но чем дальше – тем больше я убеждался, что мое научное направление закрывается за ненадобностью и нет ни малейших перспектив на его возрождение. «Ну и что, – уговаривал я себя, – можно сменить специальность, можно найти себе применение, чтобы это шло на благо Родины». Но со сменой специальности все оказалось не так просто, как я думал вначале. Наука сокращалась всюду, и те, кому удалось уцепиться и остаться, вовсе не жаждали уступать свое место мне. И потом, у меня была научная гордость. В своей отрасли я достиг больших высот, я составил себе имя, признанное не только в нашей стране, и что же теперь, я должен отказаться от всего этого только ради куска хлеба? Или начать интриговать, задействовать связи и знакомства, чтобы выбить себе место, равное тому, которое я потерял?
Или согласиться на должность младшего научного сотрудника? Все эти варианты недостойны представителя нашего рода. И кроме того, я совершенно не умел и не хотел делать то, что мне неинтересно.
Деньги у меня были, и немалые, поэтому о проблеме куска хлеба можно было не задумываться. Задумался я о другом. К чему я пришел? Научная карьера оборвалась, и нет никаких шансов на ее возобновление без того, чтобы поступиться своими принципами. Родине я оказался не нужен, но она в этом не виновата. Просто так сложилось. Теперь я не смогу окончить свои дни в ранге достойного продолжателя традиций рода Лисовских. И я не смог сделать ничего для того, чтобы мои потомки с честью поддержали эти традиции. Сын не удался, а сегодня начинать все сначала, подыскивать жену и растить еще одного ребенка уже поздно. Пока он вырастет, я состарюсь, не успев вовремя уйти, и тогда меня подстережет та самая недостойная смерть, которую я так хочу обмануть.
Прошел почти год, прежде чем я со всей ясностью осознал: уже пора. Ждать больше нечего, нужно заниматься подготовкой своей смерти.
Что такое смерть? Как она выглядит? Что она означает? Эти вопросы долгое время казались мне, воспитанному в строго материалистическом духе, праздными и никчемными. Но многие годы и огромный опыт работы с техникой подсказывали, что вдолбленное нам материалистическое учение – не более чем миф, который не может объяснить огромное множество явлений, но который, сталкиваясь с непонятным и необъяснимым, возводит это в ранг либо научной и экспериментальной ошибки, либо строго секретных сведений, закрытых многочисленными грифами. Мысль о неизбежности смерти сформировалась в моем сознании раньше, чем вопрос о том, а что же такое, в сущности, смерть. Но поскольку вопрос возник, я должен был получить на него ответ, прежде чем приступать к выполнению принятого решения.
Я обложился литературой и углубился в изучение предмета. Я читал работы Лаврина и Уотсона, Доброхотовой и Моуди, Ландсберга и Файе. С удивлением и удовлетворением я понял, что не одинок в своих воззрениях и опасениях.
Особенно меня порадовал следующий пассаж:
«Когда вы собираетесь совершить путешествие, вы обязательно планируете его, проверяете, все ли в порядке с билетами и жильем, есть ли у вас подходящая для путешествия одежда. По иронии судьбы, большинство людей совершенно не готовится к самому важному и неизбежному путешествию в жизни – к смерти. Отсутствие такого рода подготовки, в основе чего лежит страх смерти, характерно для большинства людей западной цивилизации. В восточных и африканских культурах, где смерти предшествует тщательная подготовка и существует школа умирания, дающая возможность узнать, чего ждать, люди не знают танатофобии».
Что ж, я был прав, мысль о том, что уход из жизни нельзя пускать на самотек, имеет множество приверженцев. Но число их – песчинка в пустыне по сравнению с теми, кто панически и неосознанно боится смерти и потому не желает ни думать о ней, ни тем более готовиться к встрече с кончиной. Из всего прочитанного наибольшее впечатление произвел на меня пересказ тибетской «Книги мертвых». Я понял, что смерть «не более чем мгновение в бесконечном потоке опыта от «до рождения» к «после смерти» и что, если сохранять спокойное и ясное состояние ума во время умирания, опыт смерти может оказаться духовным и освобождающим, а печаль друзей и близких людей затрудняет умирание, затягивая уход души и мешая духовному освобождению».
Таким образом, для правильного ухода из жизни мне необходимо было соблюсти три условия.