Что он может сказать Татьяне? Чем утешить ее? Профессиональные советы ей вряд ли нужны, особенно после совещания с Настасьей и Коротковым. Ей нужен муж, его поддержка и защита, не профессиональная, а чисто мужская.
И подполковник милиции в отставке Владислав Стасов не нашел ничего лучше, чем покрепче обнять жену и сказать:
– Я тебя люблю, Тань. Я очень тебя люблю. Что бы ни случилось, ты помни об этом, ладно? Потому что это все равно самое главное в жизни.
КАМЕНСКАЯ
– Интересно, сможешь ли ты когда-нибудь купить новую машину? – спросила она, когда старенькие «Жигули» Короткова в очередной раз так тряхнуло на колдобине, что возникла вполне реальная угроза рассыпания автомобильчика на мелкие кусочки.
– А чем тебе эта плоха? – гордо обиделся Коротков. – Ездит – и спасибо.
– Спасибо, – согласилась Настя. – Правда, есть шанс, что в самый неподходящий момент она развалится. Не боишься?
– Не-а. Как говорят мудрые, боишься – не езди, а уж коль ездишь – тогда не бойся. Если быть таким осторожным и предусмотрительным, как ты, подруга, тогда вообще не жить. На улицу выходить страшно: а вдруг кирпич на голову упадет или пьяный водитель насмерть задавит.
– Угу, или психу на пути попадешься, – кивнула она. – Юр, а рыбка с человечком во рту – это что? Символ какой-то?
– Понятия не имею. Мы университетов не кончали, у нас только школа милиции в багаже. Знаешь, в чем главный милицейский парадокс состоит?
– Знаю, – вздохнула Настя. – В том, что зарплата маленькая, да и ее не всегда дают, а люди еще почему-то работают.
– Ничего ты, подруга, не знаешь, а еще умная считаешься, университет закончила. Главный милицейский парадокс состоит в том, что чем больше преступник совершает преступлений, тем больше мы о нем узнаем и, следовательно, тем легче его вычислить и поймать. Вот хоть квартирных воров взять: пока за ним одна-две кражи, ни черта про него не понятно, и где его ловить – неведомо, когда за ним десять-пятнадцать эпизодов, уже виден стиль и почерк, по ним можно даже его психологический портрет составить, а когда эпизодов становится под тридцать, можно поднапрячься и сообразить, где он в следующий раз появится. Вот там-то его и брать тепленьким. И в чем же парадокс, спросишь ты меня? А в том, что наша задача, с одной стороны, поймать гада, но, с другой – не допустить, чтобы он совершал новые преступления. Но если он не будет совершать новые преступления, мы его так никогда и не поймаем. Усекла?
– Начальник, ты передергиваешь. Воров ведь ловят не только так, как ты мне тут нарисовал. Каналы сбыта проверяют, агентуру задействуют, ранее судимых воров под контроль берут. Скучная рутина, про нее в книжках не пишут.
Коротков рассмеялся и легонько хлопнул Настю по коленке:
– Ты мне ликбез не устраивай. Думаешь, если я всю жизнь убийц и насильников ловлю, то не знаю, как кражи раскрываются? Я ведь это все к чему клоню-то? К тому, что Татьянин псих. Горшков этот, скоро новый труп нам преподнесет, и какой-нибудь значок на месте преступления оставит. Вроде рыбки с человечком. Тогда и новый толчок для мысли появится. Чем больше значков…
– Ты хочешь сказать: чем больше трупов – тем больше значков, – перебила его Настя. – А чем больше значков – тем больше шансов понять, чего он хочет.
Но главное в твоей логической цепочке – именно трупы. Только ты целомудренно упускаешь упоминание о них. Или я не права?
– Дорогая, ты права всегда, потому что ты женщина, а они, как известно, всегда правы. Черт! Тут ремонт дороги какой-то затеяли… придется объезжать. Так… сюда нельзя, одностороннее движение… попробуем найти поворот…
Незлобиво чертыхаясь, Юра искал объездные пути. Конечно, он прав, думала Настя, рассеянно поглядывая в окно и пытаясь понять, где они едут. Как ни проскорбно это признавать, но он прав. Чем больше преступлений, тем больше информации для поисков. Но чем больше преступлений… Тем их больше. И тем больше жертв. Вот и все. И добавить к этому нечего. Действительно, парадокс.
– Аська, у тебя деньги есть?
От неожиданности она вздрогнула и никак не могла переключиться со своих мыслей на суть заданного вопроса.
– Деньги? Какие?
– Российские рубли. Бумажные такие, разноцветные.
В долг.
– Сколько тебе нужно?
– Пока не знаю. Может, в ближайшее время и не нужно будет, а потом я подкоплю. Выручишь, если что?
– Да не темни ты, Юра. О каких деньгах ты говоришь?
– Теща у меня плохая совсем. Врач сказал, что речь идет о нескольких днях. Если что случится, у меня даже на похороны не отложено. Представляешь, как назло, сыну зимнюю одежду купили, он из старого вырос, все коротко и узко. На прошлой неделе на машину пришлось потратиться, шипованную резину купил, аккумулятор новый, еще всякого набралось, она ж разваливается, только и делает, что деньги жрет… Ну и вот. – Он горестно покачал головой. – Кто ж знал, что как раз сейчас теща соберется… Десять лет лежала в параличе, мы с Лялькой уж и привыкли, казалось, так будет всегда, пока мы сами не помрем.
Ну вот и случилось. Нельзя желать смерти никому, и тем более нельзя ждать чьей-то смерти. Но сколько таких, как Юрка Коротков и его жена! Сколько людей, на руках у которых остаются парализованные родители без каких бы то ни было перспектив на выздоровление. Больные, которые уже не могут говорить, слышать и понимать, но сердце которых еще бьется, и когда оно остановится – никто не знает. В больницу их не берут, а многие и не хотят отдавать своих родных туда, где за ними не будет должного ухода, где им не поменяют вовремя белье, не вынесут утку и не станут бороться с неизбежными пролежнями – бичом всех, кто обречен на неподвижность. И многие ли признаются себе, что на самом деле ждут смерти таких больных? А может быть, никто ее и не ждет, может быть, все воспринимают это как должное, как посланное им судьбой испытание, как возможность вернуть долг родителям?
Юрка ждал, Настя это точно знала. Хотя он никогда не признался бы в этом даже самому себе, но он ждал. Потому что жил в крошечной двухкомнатной квартирке, в одной комнате – парализованная теща, в другой – он с женой и сыном. Потому что давно любил другую женщину и хотел развестись, но не мог бросить жену одну с больной матерью, считая это трусливым бегством с поля боя. Потому что у сына не было своей комнаты, и он не мог приводить друзей к себе домой, а это очень плохо с точки зрения воспитания, уж об этом-то милиционеру Короткову было известно получше, чем кому иному, ибо именно с невозможности быть с друзьями дома начинаются дворовые компании. Потому что оперу, который целые сутки проводит на ногах и работа которого отнюдь не напоминает щадящий санаторный режим, нужно хотя бы четыре часа покоя, возможности отдохнуть и набраться сил, а он вместо этого вынужден, придя домой днем на пару часов после бессонной ночи, сворачиваться калачиком на краешке дивана, прикрыв ноги уголком пледа, и мучительно бороться с проникающими отовсюду звуками: теща кричит, сын смотрит телевизор, жена гремит кастрюлями на кухне, и все время звонит телефон…