Папа кривится. В разговор вступает мама.
— Иногда лучше держаться в тени, Джек, — говорит она. — А папа тебя любит. И хочет как лучше.
— Именно поэтому он велит мне не писать контрольные по математике лучше всех? Не делать слишком хорошие доклады? Не забивать слишком много голов? Мне вот кажется, что он хочет как хуже!
— Понимаешь, тебя показали по телевизору, — говорит папа.
— Да, видел, когда сидел в ресторанчике. Местные спортивные новости. А в чем проблема-то?
— Известность, — говорит папа — Популярность привлекает всяких мерзавцев. Ты сегодня ничего такого не заметил?
— Чего «такого»?
— Странного, — отвечает папа. — Чокнутых спортивных фанатов. Любвеобильных поклонниц. Чего угодно. — Он пытается обратить все в шутку. — Теперь ты такая звезда, нужно держать ухо востро.
— Нет, ничего странного я не заметил, — говорю. То есть пока не приехал домой. И мои родители не обломали мне весь кайф. За просто так. Но этого я не говорю. Только думаю. И тут я вспоминаю: — Да, была одна штуковина…
Оба, прямо скажем, насторожились.
— Сидел в ресторанчике с Пи-Джей, и тут этот парень как на меня глянет, и, честное слово, на секунду глаза у него пропали и что-то полыхнуло. Но больше никто этого не видел, так что, наверное, мне просто показалось…
Папа хватает меня за плечи.
— Он что-нибудь сказал?
— Кто?
— Этот человек!
— Нет.
— Но он смотрел прямо на тебя?
— Да, а что? Подумаешь…
— Какого он был роста?
— Длинный. Наверное, на дюйм выше тебя.
— А эта вспышка — цвет у нее менялся?
— Вроде да. Из белого в серебристый. А ты что, знаешь этого человека? Папа, что происходит?
Папа держит меня крепко-крепко, и мне становится страшно.
— Мы поехали, — говорит он маме.
— Сейчас? — говорю. — Уже к полуночи! Куда мы поедем? В полицию? Ничего не понимаю!
— Поезжайте, — говорит мама. Что тоже очень страшно. Потом она меня обнимает. А мама у меня не из тех мам, которые любят телячьи нежности. — До свидания, Джек, — говорит она. И на секунду мне кажется, что по щеке у нее катится слеза.
— Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что, черт возьми, делается? — спрашиваю я.
— В машину, — говорит папа.
Он натягивает куртку и шагает в холодную тьму, а я бегу за ним. Ведь он же мой папа, в конце концов.
Двухполосное шоссе. Темно и пусто. Прямые участки и крутые повороты над мерцающей черной лентой Гудзона в милю шириной. Полная луна сверкает в небе, словно предупреждающий знак: «ВПЕРЕДИ ОПАСНОСТЬ! НЕ ПРЕВЫШАЙ СКОРОСТЬ!» Папа разгоняется. Гораздо быстрее положенных пятидесяти пяти миль в час. Давит на газ. Шестьдесят. Семьдесят.
— Я тебе не отец, — говорит он.
— Что?! Папа, притормози! Мы разобьемся!
— Джек, слушай меня внимательно. Я не «папа». Не спорь. Слушай. У нас мало времени. Прости меня, я тебя правда очень люблю, но я тебе не отец.
Что-то в его лице. В голосе. Может быть, дело в скорости. Я верю ему сразу, хотя внутри все восстает.
— Шутка, да? Вроде теста? Игра?
— Не шутка. Не тест. Не игра.
Гонит, как чемпион по экстремальному вождению. В жизни не видел, чтобы он хотя бы чуточку превысил скорость. Папа у меня человек мягкий. Покладистый. Законопослушный. Осторожный. Где он этому научился?
— Пап, ты что, хочешь сказать, что мама тебя обма…
— Я тебе не отец. Мама тебе не мать. Вообще все не так. Держись, черт побери!
Визжат тормоза. Машина чуть не врезается в дуб. Я готовлюсь к смерти. Папа выворачивает руль. Едем дальше.
Я вцепился в подлокотник. Язык еле ворочается.
— Ты хочешь сказать — я приемный?
— Нет, — отвечает папа. — Все гораздо сложнее. Объяснять некогда. Так вот, та вспышка, которую ты видел в ресторане… свет перешел в серебристый?
— Кому какое…
— Тебя пометили. Так нас и нашли.
— Кто?
— Надо снять метку, — говорит папа. Он держит руль одной рукой. На такой скорости это самоубийство, но он держит руль одной рукой. Роется в большой черной сумке на сиденье. Откуда она тут взялась? Вытаскивает маленький металлический кубик. Фотоаппарат? Первый раз такой вижу. Тонкий писк. Зеленоватая вспышка. Мерзкие ощущения по всему телу. Как будто верхний слой кожи сняли, содрали, словно когда сгоришь на солнце. Больно. Очень. Я ору.
— Прости, — цедит папа. — Это твой единственный шанс.
— Шанс на что?
— Мы на тебя рассчитываем, — говорит он. — Не забывай. Ты наш маяк надежды.
— Какой надежды?!
— Вон они! — ахает он. — Как быстро…
Оборачиваюсь. Никого не вижу.
Папа выкручивает руль. Машина закладывает дикий вираж и рыбкой ныряет с шоссе на проселок. Вычеркиваем — это не проселок. Тропинка. Темная. Ухабистая. Ничем не мощенная. И не освещенная. Но для папиных целей она, видимо, недостаточно темная, потому что он выключает фары. Мы летим в стигийскую тьму. Загляните в словарь, приятель, только потом, не сейчас. Сейчас нет времени ни на что. Только на то, чтобы держаться. Боже мой, ну и уклон! Мы, вообще, по тропе едем или нет? Чудо, что машина до сих пор не перевернулась!
— ПАПА, МЫ РАЗОБЬЕМСЯ! ТОРМОЗИ!
Но папа смотрит назад. Через заднее стекло.
Полуобернувшись. Так что я тоже гляжу назад. Сзади фары. Не машины. Мотоциклы, по-моему. Меньше чем в полумиле.
— Не уйти, — говорит папа. — Придется остановиться и принять бой.
ПО ТОРМОЗАМ! Тряхнуло так, что весь скелет едва не рассыпался. Скрипучий скрежещущий стон, словно машина — это раненый зверь и мы у него внутри. Вонь паленой резины. Машину бешено заносит. Она переворачивается. Первый раз в жизни оказался в перевернувшейся машине. Ничего хорошего. Потом все замирает.
Папа выбирается наружу. Помогает выбраться мне. Что-то горит. При свете пламени я разглядываю папу. Неужели это мой мягкий, заботливый папа? В одной руке у него пистолет. В другой бинокль. Он рассматривает дорогу.
— Беги, — велит он мне. — Ну, давай. Беги.
— Куда? — спрашиваю.
— К реке, — отвечает он. — К причалу «Яхты Джейка». В конце третьего пирса стоит катер. Ключ под подушкой на сиденье водителя. Беги.
— Никуда я не побегу, — отвечаю. Может, я и потерял голову от страха, но пока что твердо помню, где мое место. — Что бы ни случилось, я должен быть рядом с тобой.