– Питер! – крикнула Кэйт изо всех сил. – Питер, вернись назад!
Ханна открыла глаза в то же мгновение, когда Питер, повернув бледное зеленоватое лицо, сказал:
– Кажется, меня сейчас вырвет.
Питер высунулся за окно, и все наблюдали за его содрогающейся спиной.
– Ох, бедняжка! – воскликнула Ханна и постучала по крыше кареты. – С вашего позволения, преподобный Ледбьюри, мастеру Скокку нездоровится, будьте любезны, остановите, пожалуйста, карету!
Джек потянул Ханну за юбку.
– Ханна, пока ты спала, с Питером случилось что-то странное.
– Ну, мастер Джек, – ответила Ханна, – в долгих путешествиях с некоторыми людьми такое случается. Вам повезло, что этого не случилось с вами.
Джек вытаращил глаза.
Вся компания спустилась на землю размять ноги. Дрожащий бледный Питер стоял в тени кустов.
– Ты ужасно выглядишь, – сказала Кэйт.
– Большое спасибо, – ответил Питер.
Подошла Ханна, налила в бокал из довольно грязной стеклянной бутылки какой-то прозрачной жидкости янтарного цвета и сказала, чтобы Питер проглотил это залпом.
– Вы почувствуете себя лучше, – заверила Ханна.
Питер подозрительно посмотрел на бокал, но все же выпил. От лекарства на лице Питера сразу же появился румянец, но лучше ему не стало. Он схватился за живот.
– Все еще ноги не держат, а, мастер Скокк? – без особой симпатии спросил преподобный Ледбьюри. – Возможно, лучше сидеть наверху, пока вам трудно удерживать при себе содержимое вашего желудка!
Питер нырнул в кусты.
– Право слово, путешествие в Лондон для бедного ребенка покажется вечностью, – сочувственно покачала головой Ханна.
– А сколько времени будет длиться путешествие? – поинтересовалась Кэйт.
– Для таких лошадей – всего ничего, – заявил преподобный, похлопывая по боку гнедого жеребца. – Думаю, вы будете ужинать в Линкольн-Инн-Филдс вечером в эту среду.
– Два с половиной дня! – воскликнула Кэйт.
– Вот-вот, – кивнул преподобный, – удивительно быстро, разве не так?
Кэйт понурила голову.
– Удивительно…
Она немного подождала и пошла посмотреть, как там Питер.
– Пожалуйста, никогда больше так не делай, – сказал Питер. – Я думал, что умираю. Когда твоя нога вошла в меня, у меня все нутро вывернуло. Не смейся! Я серьезно – я на самом деле был в опасности. Странно, что я полностью не исчез.
– Прости, – сказала Кэйт. – Я не хотела. Ты стал растворяться умышленно, или это произошло неожиданно?
– Я не такой уж дурак, чтобы растворяться в карете, при всех! – огрызнулся Питер, его лицо все еще было зеленоватого цвета.
– Ладно, не будем ссориться! – заявила Кэйт. – Но скажи, где ты был? В момент возвращения ты выглядел так, будто тебе очень хорошо.
– Ага, так и есть. Я летел над деревенской дорогой с той же скоростью, что и карета, только кареты не было. Но все испортил фермер на тракторе, ехавший с открытым ртом рядом со мной.
Питер передразнил фермера, и Кэйт захихикала.
– И когда ты вторглась в пространство моего тела, – продолжал Питер, сдвинув брови, – это было так больно, что я почти ослеп. А фермер, наверное, свалился в канаву.
– Слушай, я же извинилась. Я больше не буду, обещаю. Пошли, пора возвращаться.
– Кэйт…
– Да?
– Теперь будет страшно заснуть.
– Это ведь не каждый раз случается, но я понимаю, что ты имеешь в виду. Если я начну растворяться, то тоже хочу узнать об этом заранее.
– Что же нам делать?
– Не знаю. Чем скорее мы получим этот аппарат, тем лучше.
– Только если аппарат еще работает.
– Другого выбора у нас нет, хотя, может, однажды мы растворимся, окажемся в будущем и останемся там. Тогда уже неважно будет, если кто-то нас увидит.
– Как будто в нас спрятано какое-то устройство, притягивающее к дому, – сказал Питер. – Как у собак, которые, если потеряются в отпуске, потом сотни миль бегут домой…
– А может, из-за аппарата что-то в нас изменилось? Но могу спорить – папа должен все понять. Он появится здесь и заберет нас, вот увидишь. Ладно, надо возвращаться.
Питера задело то, что Кэйт вспомнила о своем отце, и настроение мальчика окончательно испортилось.
Как только они вышли обратно на дорогу, преподобный Ледбьюри объявил:
– Я знаю вполне сносную гостиницу в трех или четырех милях отсюда. Жена хозяина страшна, как черт, но готовит, как ангел. В прошлый раз, когда я тут был, на обед она подавала замечательный рубец.
– Что такое рубец? – спросил Питер у Кэйт.
– Если тебя все еще тошнит, то тебе лучше этого не знать, – ответила Кэйт.
Спустя полчаса они уже сидели за длинным деревянным столом в столовой «Новой гостиницы». По сравнению с уличной духотой тут была блаженная прохлада. Столовая представляла собой большую комнату с выскобленным, засыпанным опилками деревянным полом. Низкий потолок поддерживали дубовые балки. В комнате стояло полдюжины столов, хотя сейчас путешественники были единственными гостями. Служанка принесла по кувшину пенящегося эля и воды, преподобный что-то прошептал ей на ухо, отчего она засмеялась, покраснела и поспешно скрылась в кухне. Хозяин гостиницы устанавливал бутылки в подвале, и через раскрытый люк было слышно, как весело он поет. Так что жареную свинину с картошкой подавала гостям его жена. У нее были прелестные светлые волосы и красивые голубые глаза, но каждый дюйм ее кожи, даже на веках и ладонях, был в ужасных оспинах. Джек не мог отвести от нее глаз. Ханна изо всех сил старалась отвлечь его, но безуспешно – широко открытые глаза мальчика поворачивались, будто на шарнирах, следя за изуродованным лицом женщины.
– Не одергивайте его, мистрис, если бы меня это обижало, я никогда не выходила бы из кухни. Не так уж много людей, которые выжили, пусть и с этими гадкими оспинами. Моя мать потеряла сразу трех детей – двух моих братьев и сестру. Когда я начинала жалеть себя, она всегда говорила: «Лучше кожа, как медовые соты, чем шесть футов под землей». И конечно, она была права. Довольствуйтесь тем, что есть, поскольку никому не известно, когда это могут отобрать.
– Хорошо сказано, мадам! – заявил преподобный Ледбьюри, вытирая жир с подбородка. – Вы являетесь примером для всех нас. Жизнь – это то, что вы из нее делаете. Но скажите, почему у вас так не по сезону тихо? Я сроду не видел вашу гостиницу такой пустынной. По-моему, вашему мужу никогда не приходилось петь, чтобы привлечь гостей.
Женщина рассмеялась.