— Убери отсюда грызуна, сынок, — добродушно попросил продавец, разглядывая мышку с подергивающимися усиками и нежными маленькими розовыми ушами. — Ты хочешь, чтобы меня закрыли?
Том схватил мышку и молча поплелся прочь. Еще несколько секунд — и он исчез в толпе, направляющейся к Южной галерее Ковент-Гарден. Ему нужны деньги. Хватило бы пяти фунтов. Он направился туда, где люди, образовавшие большой полукруг, наблюдали за канатоходцем на канате, висящем между двумя каменными колоннами портика церкви Святого Павла. Канатоходец раскинул руки, а в зубах у него была зажата сабля. Том особенно и не смотрел на артиста. Он боялся воровать, поскольку не был настоящим карманником. Сердце колотилось, руки вспотели, когда он встал за предполагаемой жертвой. Обычно ему не хватало храбрости, и он отступал, неготовый рисковать ради неопределенной наживы.
Том был слишком маленького роста и не видел ничего, кроме рядов спин. Прямо перед ним стояла, обняв друг друга за талии, парочка в тесных джинсах. Из заднего кармана мужчины на полдюйма торчал краешек бумажника. Тащить бумажник лучше, когда зрители хлопают канатоходцу за его трюки, и Том крутился рядом, выжидая точного, правильного момента. Все должно было пройти легко. Он вытянул дрожащую руку, встав как можно ближе, прикоснулся к бумажнику кончиками пальцев, и тут начались аплодисменты. Но от страха Том замер, отдернул руку, сжал зубы и стал ждать следующих аплодисментов… После трех попыток он отступил с пустыми руками и с отвращением к себе сел на землю около ресторана, где подавали пасту и пиццу. Он опустил голову на колени и украдкой выпустил белую мышку, которая живо выбралась из темноты кармана, полного крошек. Том ласково положил ее в капюшон. Мышка немедленно обежала его шею и спустилась вниз по спине, щекоча его коготками. Том улыбнулся и выпрямился, чтобы вытащить зверька. Когда он поднял голову, его сердце подпрыгнуло — семья из четырех человек выходила из-за углового стола, великодушно оставив там половину недоеденной большой пиццы. Том вскочил, схватил остатки с тарелки и помчался прочь. Присев около стены, он посадил мышку на колени и предложил ей кусочек. Оба сидели и ели. Насытившись, мышка лапками вымыла мордочку, а Том вытер остатки томатного соуса тыльной стороной руки. День приобрел более радужную окраску.
Не в первый раз Том выудил из заднего кармана аккуратно сложенный лист газеты и посмотрел на нечеткую фотографию, пытаясь решить, кто там изображен, не Дегтярник ли это едет верхом на лошади. Лицо было затемнено, но то, как парень держал шею, не говоря уж о посадке всадника, подтверждало, что это был… И если это и правда Синекожий, Том знает, что делать. Тогда не стоит бояться двадцать первого века. Синекожий — умнейший человек, и у него наверняка есть какой-то план. Раньше или позже он появится в Ковент-Гарден. Главное, не пропустить этот момент. Том должен оказаться там же.
Сидя в кафе на первом этаже рынка Ковент-Гарден, Дегтярник наблюдал за последним претендентом из списка кандидатов, составленного Энджели, который взбирался по лестнице.
— Глянь-ка, какой гордой поступью он вышагивает, будто думает, что на него смотрит весь мир! — заметил с усмешкой Дегтярник. — Он слишком высокого мнения о себе, чтобы стать всего лишь учеником, сомневаюсь, что он мне годится.
Парень в щеголеватом костюме помахал рукой Энджели и дерзко улыбнулся.
— Чао, Тони! — крикнула Энджели и, повернувшись к Дегтярнику, сказала: — Он знает, как себя вести. И он хороший танцор. Мне он нравится…
— Тогда ты глупее, чем я думал. Дай Боже, чтобы мошенники, которых ты мне привела, были не такими, как ты — упрямыми и самоуверенными, да еще со склонностью делать как раз не то, о чем их просят. Последний из них перестарался, и теперь нужно вытаскивать его из дыры, в которую он сам же и угодил.
— Вы считаете, что и я такая же? Я ведь не доставляю вам никаких неприятностей! Видели бы вы, какой я была в школе с учителями, — решили бы, что теперь я ангел…
— Верю, верю! — сказал Дегтярник. — Гарантирую, будет больше дней, когда я буду тебя пороть, чем дней без порки.
— Пороть?! Думаете, учителям позволено пороть детей? Знаете, сейчас другие законы. Многое переменилось.
Дегтярник фыркнул.
— Тогда мне жаль учителей. Без сомнения, учителя должны бить учеников. Как иначе заставить учеников уважать старших? Кстати, страх быть выпоротым очень помогает сосредоточиться.
— И это говорит человек, который всю жизнь нарушает законы! Не думаю, что вы очень уважали старших, когда были ребенком! — воскликнула Энджели.
За соседним столиком стали оглядываться на них, но, встретив злобный взгляд Дегтярника, посетители быстро отворачивались.
— Следи за своим языком, чтобы никому не подставить подножку! — прорычал он.
Дегтярник уже понимал, что эту девчонку приручить невозможно. Но она доказала, что может быть полезной, и он позволял ей быть наглой — до определенного уровня. Энджели сообразила, что сейчас переступила черту.
— Так или иначе, — продолжала она, — не понимаю, почему я не могу быть вашей ученицей. Я все делаю правильно, ведь так? Я добыла вам паспорт, банковский счет и жилье. И улыбку, которая вполне годится для Голливуда.
Дегтярник сосредоточенно смотрел на Энджели долгим, бесстрастно оценивающим взглядом. Энджели вызывающе уставилась на него, хотя на самом деле ей хотелось бы спрятаться от его испытующих глаз. Она понимала, что это его трюк, но удачный трюк. Он заставлял ее чувствовать, будто бы догадывается обо всех ее маленьких, привычных для нее обманах. С ним надо быть настороже, подумала она.
Наконец Дегтярник заговорил:
— Характера у тебя хватает, Энджели, и ума тоже, и ты показала, чего стоишь. Но мой ученик должен быть моей запасной рукой, когда мне нужно отступить. Ни на секунду я не должен сомневаться в нем, даже если ему придется давать ложные показания в самом высоком суде страны. Мой ученик должен подтвердить, что корова — это лошадь, если я его об этом попрошу. Он должен быть упорным и неутомимым, считать за честь следовать за мной по пятам и не ждать слишком быстро слишком многого. Жизнь — можешь быть в этом уверена — не раз нанесет ему жестокие удары, поскольку невозможно выучиться мастерству и стойкости, которые он приобретет благодаря мне, без некоторых страданий.
— Значит ли это, что вы обдумываете, взять меня или не брать?
— Что ж, если коротко сказать, Энджели, радуйся, что у меня нет желания брать тебя в ученики. Это значит, что жизнь дает тебе возможность идти своим собственным путем.
Энджели отвела взгляд и тяжело вздохнула. Конечно, он прав. Она всегда была бунтаркой и вовсе не собирается вдруг начать жить по чьим-то приказам. И все же она чувствовала, что ее тонко раскритиковали, и ей это не понравилось. Она сначала надулась, потом лукаво улыбнулась Дегтярнику. Чтобы развлечь, он подвинул ей через стол журнал об автомобилях, который они только что купили.
— Вот, — сказал он, — выбери то, что тебя порадует.