— Это может вас заинтересовать… Только что звонил парень, ведущий наблюдение за доктором Дайером, парень говорит, что доктор находится в аэропорте Манчестера, забирает большой багаж, и что доктор Пирретти летела на этом же самолете.
— Это удивительно, что он согласился лечить вас после того, что вы сделали с ним в первый раз, — сказала Энджели, проводив костоправа. — У него до сих пор опухший глаз.
Дегтярник вытирал шею и плечи толстым белым полотенцем. Все трое стояли в огромной, купавшейся в лучах вечернего солнца комнате новой квартиры с видом на Лондон. Внизу, в реке отражались стеклянные небоскребы и гигантские подъемные краны, которые, казалось, как динозавры, шествовали по этой части города. Том держал наготове свежую рубашку для Дегтярника, стараясь не встретиться глазами с Энджели. Дегтярник уже заметил, что его ученик сегодня не в себе.
— Ну и удивительно, что он столько лет продержался с этой профессией! — сказал Дегтярник. — Повалить меня, пришпилить к столу и ходить по моей спине ногами! Когда он потянул меня за плечи, раздался треск, как при выстреле из пистолета. Я думал, он сломает мне шею!
— Но он это делал для вашей же пользы… Ведь теперь ваша шея движется лучше?
— Ага, так и есть. Спасибо тебе, Энджели. Думал, расстанусь с этой болью только в могиле… Смотрите, как я могу ворочать шеей, какая она у меня прямая. Уверен, этот доктор вылечит меня до конца месяца. Моя шея будет крутиться, как у совы. Вот уж никогда не думал, что доживу до этого.
Энджели было приятно, что ее так милостиво поблагодарили.
— Я с трудом удержался от смеха, — сказал Том, — когда этот доктор делал свои дерзкие замечания…
— Какие замечания? — спросила Энджели.
— Представь себе, — усмехнулся Дегтярник, — этот джентльмен имел наглость предположить, будто моя шея повреждена так, что если бы он не знал, как на самом деле все произошло, то подумал бы, что я был повешен!
Дегтярник и Том рассмеялись. Энджели не поняла, в чем смысл этой шутки.
— Так в чем же дело? — спросила она, но они так сильно смеялись, что не смогли ответить.
— Лучше я пойду. — Энджели бросила на низкий стеклянный стол перед кожаным диваном две тонкие брошюры. — Домашняя работа, — сказала она. — Нужно практиковаться… Ох, чуть не забыла. Вы были в газете…
Энджели выудила из-за дивана газету, открыла ее и ткнула в страницы пальцем.
— Смотрите. Какая знаменитость! Сначала Букингемский дворец, а теперь еще и это.
Дегтярник схватил газету и вгляделся в нечеткое изображение самого себя в Национальной галерее, растворяющегося перед великолепной картиной маслом Стаббса, на которой изображена гнедая лошадь.
— Право слово, они не торопились доложить о моем отважном подвиге!
— Они не хотели предавать ваш подвиг огласке — ну, этот красный кружок и всю эту неопределенность. Они не понимают, то ли это какой-то фокус с высокими технологиями, то ли что-то еще! Будто все это сделано с применением зеркал! — засмеялась Энджели. — Я могла бы сорвать приличный куш, если бы пришла в газету и рассказала все, что знаю. Все эти бесценные вещи исчезают из галерей и банковских сейфов, и никто ничего не может понять. Не говоря уж о нескончаемом поступлении предметов искусства из восемнадцатого века…
— Ага, могла бы, — сказал Дегтярник, — но не дожила бы до завтрашнего рассвета.
— Да я же просто пошутила! — возразила Энджели, почувствовав себя очень неуютно.
— Как и я, Энджели, как и я. У нас есть особое наказание для доносчиков, а, Том? Если мы проявим милосердие…
— Что? — спросила Энджели.
Дегтярник высунул язык и сделал такой жест, будто он отрезает кончик языка.
— Прелестно! — сказала Энджели и глянула на Тома, ища у него поддержки.
Однако Том, зная, что Дегтярник вовсе не шутит, поглаживал свою мышку и не поднимал глаз.
Дегтярник улыбнулся понимающей улыбкой и вернул газету Энджели. Затем он подошел к черному лакированному буфету, открыл выдвижной ящик и вернулся обратно с маленькой карточкой в руке.
— Я хочу, чтобы ты доставила газету этому джентльмену.
Энджели посмотрела на карточку.
— Вы стали вращаться в высших кругах? Это мистер Красный Кружок?
— Положи газету в красивую коробку и перевяжи ее шелковой ленточкой…
— Как упаковывают подарки?
— Да. И доставь это как можно быстрее.
— Прямо сейчас? Но я должна…
— Сейчас, Энджели.
Энджели сердито фыркнула.
— Написать, от кого этот подарок?
— Он поймет.
— Мне позволено узнать, в чем дело, Вига?
— Я намереваюсь вступить в один джентльменский клуб в Мэйфэар.
— В джентльменский клуб?
— Вот-вот. Деньги найдутся. Мне не хватает более ценной валюты — влияния. Пока я живу в этом веке, мне нужно стать своим в гнездышке богатства и знатности… Этот джентльмен — председатель комитета по приему в члены клуба. Хочу, чтобы он знал, что у меня есть сильное желание быть членом этого клуба. Я спрашивал его, есть ли что-то в мире, что могло бы убедить его пропихнуть меня на самый верх списка желающих. Список, как говорят, настолько длинный, что многие претенденты умирают, так и не дождавшись приема.
— И что он вам сказал?
— Джентльмен — любитель искусства. Он сказал, что у него есть слабость к определенным картинам маслом… с лошадьми. Написанным мистером Джорджем Стаббсом.
Энджели, стуча высокими каблуками по керамическим плиткам пола, отправилась относить газету новому могущественному знакомому Дегтярника. Том закрыл глаза, пытаясь уловить запах ее духов, когда она проходила мимо него. И тут он почувствовал, как что-то мягко пощекотало его ухо. Сначала он подумал, что это мышка, но это была Энджели.
— Не давай ему открывать балконные окна, как он уже это делал, — прошептала она. Том ощутил ее дыхание. — Электрик сказал, что он чуть не поджег проводку. И… не думай ничего плохого о прошлой ночи, идет?
Дегтярник видел, как вспыхнули щеки его ученика, когда Энджели исчезла в холле. Том прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта и движущейся кабины, которая увозила драгоценный груз вниз, и непроизвольно вздрогнул, будто ему стало холодно.
— Право слово, ты должен или перебороть свой страх перед лифтом, Том, или вообще не выходить на улицу — а тогда какая от тебя польза?
— Ничего не могу с собой поделать, Синекожий… — хрипло сказал Том. — Клянусь, я старался. Стоит войти в лифт, как на меня нападает жуткий страх. Стены сжимают меня, и я боюсь, что когда эта хитроумная машина рухнет вниз, я разобьюсь на тысячу кусочков… Зато я могу быстро-быстро сбегать вниз!