Впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым. Ведь любовь оптимистична по своей сути.

Мне никогда не доводилось встречать такого мудрого человека, как Ньютон. Однако он ничего не знал о женщинах – как Ахилл. Вероятно, если бы он лучше знал мир и женщин, он повлиял бы на свою племянницу и не позволил ей меня поощрять. И тогда отношения между мисс Бартон и мной развивались бы иначе.

Иногда трудно найти место, где кончается любовь и начинается безумие; и я полагаю, что среди обитателей Бедлама множество несчастных, страдающих от мании любви.

Глава 2

Тогда Иисус сказал им: еще на малое время свет есть с вами; ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает, куда идет.

Иоанн, 12, 35

Гравюра из книги Михаэля Майера «Viatorium» («Странник»). 1618

Январь 1697 года выдался необыкновенно суровым. Я не припомню, когда еще стояли такие холода, а мой наставник заявил, что такого не было с 1683 года, когда он не выходил из дома и написал «Всеобщую арифметику» – свою самую легкую для понимания работу. Я даже пытался ее читать, но так и не сумел одолеть. Возможно, холод ослабил мои интеллектуальные возможности так же, как замедлил производство новых монет. Денег по-прежнему не хватало, несмотря на почти нечеловеческие усилия чеканщиков, и, хотя все говорили о заключении мира с Францией, ничего не происходило. Все это время шли аресты якобитов, и положение в стране было нестабильным. Между тем умер Джеймс Хоури, инспектор Монетного двора, и на его место назначили Томаса Молинью и Чарльза Мейсона, которых мой наставник назвал продажными. Они сразу же начали конфликтовать между собой, и их деятельность не приносила ни малейшей пользы.

Я уже упоминал, что Хэмфри Холл, осведомитель Ньютона, принес нам информацию о том, что некоторые чеканщики изобрели новый способ изготовления золотых гиней. Так мы оказались вовлечены в серию таинственных событий, которые Ньютон начал называть «темной материей». Рассказ мистера Холла сильно встревожил моего наставника, ведь подделка гинеи являлась гораздо более серьезной проблемой, чем подделка серебряной кроны или шиллинга, тем не менее у нас не было никаких доказательств существования фальшивых гиней. Однако вечером тринадцатого февраля, в субботу, мы их получили.

Я рано улегся в постель и уже спал, но сразу проснулся, когда в мою спальню вошел мистер Холл со свечой в руке.

– В чем дело, мистер Холл? – с тревогой спросил я.

Несмотря на то что Холл был человеком немолодым и надежным, его лицо показалось мне столь мрачным, что он напомнил мне Харона, явившегося затем, чтобы доставить мою душу на другой берег Ахерона. Стоимость перевоза равнялась, как известно, одному оболу, но мистер Холл хотел поговорить о гинее.

– Похоже, нам удалось найти то, что мы искали, мистер Эллис, – сказал он своим вялым, глухим голосом.– Привратник у ворот Ньюгейта слышал, как узник по имени Джон Бернингем хвастался, что он заплатил «гарнир» фальшивой гинеей.

«Гарниром» надзиратели называли взятки, получаемые от узников, дожидающихся суда, за хорошее обращение; платить было принято наличными. С тех пор как я начал служить на Монетном дворе, мне пришлось выучить тюремный жаргон, в противном случае я бы не понимал показаний, которые записывал. Иногда мы с Ньютоном разговаривали между собой, точно пара закоренелых преступников.

– Я думаю, вам следует срочно начать расследование, – добавил Холл.– Этого человека могут освободить, и мы потеряем след фальшивой гинеи.

– Конечно, – сказал я.– Я пойду с вами.

Итак, я быстро привел себя в порядок, и вместе с мистером Холлом мы направились в Ньюгейт. Дорога оказалась нелегкой, поскольку снег немного подтаял, было скользко и мы несколько раз едва не упали в лужу.

Издалека Ньюгейт, восстановленный после Великого пожара, выглядел вполне прилично. Снаружи здание украшал красивый ряд пилястров, и при их внимательном рассмотрении становилось ясно, почему тюрьму называют Уит: основание одного из пилястров украшала резная фигура кота Дика Уиттингтона [10] . Впрочем, Уит не терпел слишком пристальных взглядов. Тот, кто по глупости задерживался в воротах, рисковал получить на свою любопытную голову струю мочи или содержимое ночного горшка, опрокинутого из верхних окон. Подходя к входу, я по привычке так старательно изучал эти самые окна, что не смотрел, куда ставлю ноги, и ступил в кучу собачьего дерьма, приведя в неописуемый восторг нищих, которые просовывали руки сквозь решетку попрошаек на Ньюгейт-стрит и умоляли что-нибудь им подать.

Когда я проходил мимо этих отделенных от тела рук, тянущихся ко мне сквозь прутья решетки, мне всегда вспоминался инфернальный город Дис из «Ада» Данте, где со стен Вергилию и его спутнику угрожали дико воющие фигуры. Хотя насмешки этих несчастных мужчин и женщин меня смутили, я им сочувствовал, потому что Ньюгейт – это обитель несчастья и самое страшное место в Лондоне.

Внутри царил ужасный шум, и неудивительно: здесь бродило множество кошек и собак, домашней птицы и свиней, не говоря уже о бессчетных полчищах тараканов и крыс. Вонь от животных и их экскрементов смешивалась с запахом пива и спиртных напитков, которые здесь делали, а также с дымом костров, холодом и сыростью. Результат получался таким, что у нормального человека тут же начинала болеть голова и хотелось только одного: поскорее оказаться на свежем воздухе.

В тюрьме Ньюгейт было четыре отделения: камеры смертников в подвалах, помещения для допросов, помещения, занимаемые начальником тюрьмы, и дом надзирателей, где продавали эль и табак и где мы встретили мистера Фелла, старшего надзирателя. Жуликоватое лицо Фелла было испещрено оспинами, а нос напоминал маленькую проросшую картофелину, выпустившую несколько зеленоватых ростков, торчащих из ноздрей.

– Джентльмены, джентльмены, – сказал он, широко улыбаясь.– Может быть, выпьете чего-нибудь крепкого? Или пива?

Мы согласились на пиво, потому что все остальное пахло отвратительно, и выпили за здоровье друг друга с оптимизмом, которому не было места в столь гнусном заведении.

– Для меня огромное удовольствие, – сказал мистер Фелл, обращаясь ко мне, – передать важную информацию такому джентльмену, как вы, другу доктора Ньютона, который работает, не покладая рук, чтобы мы все не сидели без дела.– Он неприятно рассмеялся и добавил: – Не буду держать вас в напряжении, сэр. Но вы должны простить меня за то, что мои первые слова будут касаться щепетильного вопроса компенсации, потому что нищета – это страшное несчастье.