Петушок закатил глаза.
– Помню, цыпа, конечно, помню, – улыбнулся в усы Потапыч. – И Дадона, и пироги с грибами. Сколько лет с той поры прошло! Сколько долгих-предолгих лет! Ну а ты? Что делал? Где пропадал?
– О! – сказал петушок задумчиво. – Где я только не был, чего не видел! И в остроге сиживал, и в огне горел, и в ощип попадал бессчетно. Даже – ни за что не поверишь! – гастролировал с бродячими музыкантами. Вот уж где была привольная жизнь! Если бы не криминальная обстановка и не душегубы с большой дороги, я бы с теми бременскими ребятами по гроб жизни, наверное, не расставался б. Если честно, я и сейчас подумываю, а не петь ли мне в какой-нибудь рок-команде. Ну а ты-то, Ибрагимушка, ты-то как? – с жаром в голосе спросил петушок, по привычке называя хозяина его прежним, старинным именем.
Стариковская улыбка погасла.
– Я-то, цыпа? – отвечал он невесело. – Когда случилась эта ссора с Дадоном и мне пришлось притвориться мертвым, я задумал, если все обойдется, брошу службу, уйду в пустыню, буду делать там колодцы для путников и ухаживать за страусами и верблюдами. Ну а после ты долбанул царя, человека хоть и глупого, но безвредного, и я понял, что этой смертью перечеркивается вся моя жизнь. На костях не построишь будущее, и теперь я не посланец со звезд, а убийца с большой дороги.
– Вот уж это ты, хозяин, загнул – про убийцу с большой дороги… Если кто из нас двоих и убийца, так это я.
Петушок нацарапал когтем на хозяйском столе корону и со злостью саданул по ней клювом.
– Ну а если я склюю таракана, тоже глупого и тоже безвредного, это как – считается за убийство?
– Таракана, царя, лягушку – все считается, все на совести. Но в убийстве царя Дадона виноват только я один. Ты тогда был простым орудием, а направил это орудие я.
– Ладно, хватит. – Петух зевнул. – Не то я тоже, не ровён час, начну рвать на голове перья. Лучше расскажи про себя. Про царей мне слушать неинтересно. Дальше-то, что дальше-то было? Значит, ты притворился мертвым…
В ясный день петербургской осени, в воскресенье, сразу после полудня, дежурный милицейский патруль обнаружил на спуске к реке Фонтанке неподалеку от Египетского моста тело неизвестного человека в заношенной клеенчатой куртке и пятнистой раскраски брюках.
Тело было мертвецки спящим и бессвязно бормотало во сне. Под расстегнутой на груди рубашкой было вытатуировано корявыми буквами: «Сантехника мать порядка».
Документов у тела не обнаружили, зато в правом кармане куртки была странного вида трубка, напоминающая детский калейдоскоп.
На вопросы «что это» и «откуда» тело ничего не ответило, а когда милиционеры из патруля попытались запихнуть тело на сиденье милицейской машины, оно принялось царапаться и плеваться, обдавая возмущенных патрульных крепким запахом сибирских пельменей.
И надо было такому случиться, что именно в описываемый момент, когда двое патрульных милиционеров заталкивали тело в машину, мимо проходил Локтев, личность вам хорошо известная.
«Вот стахановец! – удивился Локоть, увидев невменяемого приятеля. – Умудриться всего за час просадить полсотни баксов в пельменной! – И решил, почесав за ухом: – А пойду-ка я себе мимо».
Он бы и пошел мимо, не имея никакого резона ввязываться в этот глупый конфликт, если бы не медная трубка в кулаке у молодого сержанта.
«Уж не та ли? – подумал Локоть, оценивая трубу на глаз. – Маленькая, вроде подзорной. По приметам, похоже, та».
Он вспомнил обещание Пирлипатова: первый, кто отыщет трубу, станет его правой рукой. И Локтев, не долго думая, направился к патрульной машине.
– Мужики! – улыбнулся Локоть самой дружелюбной улыбкой, которую сумел отыскать среди скудных своих запасов. – Это ж Лобов, вы что, не видите? Лауреат международного конкурса «Лучший сантехник года». Его ж каждая зараза в Коломне знает. А эта трубочка – специальный прибор для проверки унитазной системы. Ну чего вам с ним с таким телепаться? Нервы тратить, пуговицы терять? Вон за тем углом его хата. Я уж, так и быть, доведу. Без базара, отпустите его, начальник.
Сержант сдвинул белобрысые брови.
– Так вы, значит, его знакомый? – Он сощурил ехидный глаз. – Ну так вот, гражданин знакомый, лишних мест в машине ровно на одного. Если вы желаете поменяться с этим вашим лауреатом конкурса, то, пожалуйста, залазьте в машину. Так и быть, до обезьянника довезем.
Локоть, ясно, поменяться не пожелал. А дождавшись, когда синие «жигули» с милицейскими служебными номерами удалятся на приличное расстояние, быстро вынул из кармана мобильник.
– Значит, я притворился мертвым, а все бросились за тобой в погоню. – Бывший житель Ориона сощурился, словно вглядываясь сквозь линзу времени в те события, что канули навсегда.
Петушок глядел на него, жадно вслушиваясь в каждое слово. Гребешок его мелко вздрагивал, клюв раскрылся, глаза блестели.
– Ну я, вижу такое дело, – подмигнул петушку хозяин, – и огородами, огородами и до моря. Дал на лапу золотишка контрабандистам, и они меня с вечерней фелюгой переправили к берегам Гранады. Думал, снова заживу там привольно, как мы жили с тобой когда-то, только вышла мне Испания боком.
– То есть как это? – вскричал петушок. – Страна Сервантеса и Лопе де Веги, страна фламенко и кастаньет – и боком?
– Именно, – ответил старик. – Эта мымра, шамаханская-то царица, она тоже оказалась в Гранаде. Я тогда при мавританском царе состоял на должности звездочета. И вот является ко мне эта бестия и натурально ведет шантаж. Если, говорит, не откроешь мне секрет своего бессмертия, я тебя сдаю с потрохами в местный филиал Интерпола: ты объявлен в международный розыск по делу об убийстве Дадона.
– Вот ведь дурища! Какое бессмертие, если трубочку-то у нас тю-тю!
– Да, тю-тю, но она ж не знала, что без трубочки не то что бессмертия, корки хлебной не получишь задаром.
– И что дальше?
– А дальше что! Я для виду пошептал ей на ухо какую-то заумную тарабарщину, дал попробовать укропной воды и сказал, что готово дело. То есть, якобы, она обессмерчена. Шамаханиха мне сразу поверила и сейчас же, не сходя с места, вдруг потребовала не больше не меньше как испанскую корону себе на голову. В общем, вроде как из грязи да в князи. Мне не жалко, будь ты хоть Папой Римским, все равно это одни лишь слова. Благословил я, в общем, ее на царство, объявил владыкой всея Испании и отправил прямиком в тронный зал, благо был он этажом выше. Сам же быстро на коня и до моря. Сел на первое попавшееся суденышко и навеки распрощался с Гранадой.
– Да уж, хитрая штука жизнь, – покачал головой петух. – Ну а после ты подался в пустыню рыть колодцы и ухаживать за верблюдами…
– Если бы, – ответил старик Потапыч. – Эти «добрые» морские ребята, те, что взяли меня на судно, оказались шайкой морских разбойников, наживавшихся на таких, как я, одиноких беглецах и скитальцах. Меня продали в турецкое рабство, я бежал, странствовал по Европе, участвовал в Крестьянской войне, во время Нидерландской революции защищал от испанцев Лейден, перебрался через океан в Новый свет, встал на сторону свободолюбивых индейцев, выступал за отмену рабства – чего только не было в моей жизни. Как-то, сидя на необитаемом острове, рискнул даже заняться писательством. – Старик Потапыч улыбнулся смущенно. – Записал на бумаге кое-какие сведения о Вселенной, о родном моем созвездии Ориона, о планете, на которой родился, о чудесном монокуляре, о саквояже… Так, ни для кого, для себя – чтобы оживить память. Потом записи куда-то пропали, и мне все некогда их было восстановить – и некогда, и, в общем-то, незачем…