– Да в общем-то, ничего. Живем как живется, как еще в коммуналке жить.
– А дети где? Их же у тебя двое?
– Дети у свекрови. Мы тут в складчину с соседями муравьев травили, санэпидстанцию вызывали, вот я Юльку с Юриком обоих к свекрови и отрядила. А потом они с папашей в Псковскую уедут на весь июнь, там его родители дом купили и участок в пятнадцать соток. – Машенька отхлебнула чаю. – Слушай, я старуху все вспоминаю – ну, ту, в подвале. Не похожа она на бомжиху. Местных я бомжей знаю, тех, что по подвалам живут, – местные бомжи не такие. Раньше в нашем подвале Василиск жил, он вообще-то не Василиск, а Вася, это мы его так прозвали за страхолюдный вид. Жильцы его потом выгнали, он кошек ел. Щорсиху, нашу коммунальную генеральшу, сожрал и косточек не оставил. А шкуры кошачьи отдавал одному скорняку с Большого, тот из них воротники делал. Даже если бабка была голодная, спрашивается – зачем ей груша? Разве с нее наешься?
– Может быть, детство вспомнила, пионерлагерь, как ей мама с папой привозили груши на родительский день. Очень я жалею, что случайно ей в лоб попала. Удар после груши был ведь учетверенной силы, если не упятеренной. Выжила ли вообще бабуля? Надо бы спуститься, проверить.
– Этих, что в подвале, никакая сила не берет – ни упятеренная, никакая. Бог с ней, с бабкой, я из-за нее в подвал не полезу. Я лучше чаю выпью еще с вареньем, что-то мне никак не напиться. Лёля, хочешь, я телевизор включу? Или лучше магнитофон? «Аббу», хочешь, музыку моего детства?
– Нет, спасибо, не надо музыки. Хотя, ладно, поставь, пусть крутится.
Машенька стала возиться с магнитофоном. С полминуты они слушали «Аббу», подыгрывая музыке звоном чайных ложек о блюдца, затем Лёля неожиданно и робко спросила:
– Ты мужа называешь папашей, потому что его не любишь?
– Да, – ответила Машенька, – не люблю.
– И никогда не любила?
– Почему? Любила… – Машенька подумала и добавила: – Как маленького ребенка. Ульянов у меня третий. – Она сделала музыку чуть потише. – Он детей от меня не хотел. Я хотела, а он – нет. Предохранялся.
– Пил?
– Нет. Бывало, конечно, раздухарится, а так, чтобы очень, – нет. Он вообще у меня бздиловатый, поэтому и детей не хотел – связывать себя боялся. Я однажды ночью лежу, а он думает, я уснула. Я случайно на него глаз скосила – а он у стенки лежит и дрочит, ты представляешь? Будто я ему не даю. Знаешь, чем он, когда не работает, занимается? На диване лежит и надраивает до блеска какое-то железное яйцо.
– Железное яйцо?
– Железное яйцо. А детей родить – это я его почти насильно заставила. Нет, ты только представь – насильно положить на себя мужика, да не просто мужика, а родного мужа! Он же меня сперва обвинял, что это я, мол, бесплодная, рожать не могу и детей у нас никогда не будет. А я ему на это – херак, и двоих заделала! С промежутком в полтора года. Сначала Юльку, а потом Юрку.
– Юля, Юра – хорошие имена. А первые два мужа? С ними ты была счастлива?
– Счастлива? Интересный вопрос. Я несчастной себя никогда не считала. Раз на этом свете живешь – уже счастье, разве не так? А про мужей… Первого я любила. Он умер – спился и умер. Не знаю даже, где он и похоронен. Мы с ним развелись после года совместной жизни. Он меня ревновал, по трубе водосточной лазил, когда я дома без него оставалась, – думал, я ему изменяю. Бил меня, а я его все равно любила… – Машенька улыбнулась. На обоях над ее головой бился тонкий колосок света – отражение чайной ложки, положенной на краешек блюдца. «Абба» сладкими голосами пела песенку про чью-то любовь. Машенька продолжала с улыбкой: – Второй муж у меня был жадина. Ни разу мне букет цветов не купил и деньги от меня прятал. Я вообще-то знала, где он их прячет, – у него над плинтусом под столом одна обоина была чуть отклеена, вот он под эту обоину их и прятал, выемка там была в стене, под этой обоиной.
Машенька замолчала, прислушиваясь к чему-то давнему, оставленному за тремя морями и прилетающему иногда оттуда по тоненьким проводам памяти.
– Джинсы новые собралась купить, а то в платье я какая-то некрасивая. – Она расправила на коленях платье и смахнула с него хлебные крошки. – Платье в дрипушку, мне вообще-то нравится.
– Это ты некрасивая? – всплеснула руками Лёля. – Еще какая красивая. – Она потянулась к торбе и достала из нее сумочку. – Это тебе, возьми. Лак для ногтей, французский. – Лёля вынула граненый флакончик и протянула Машеньке.
Та взяла у нее флакон.
– Не знаю, какие у меня ногти, так, растет что-то, я и не думала о них никогда.
– Возьми-возьми, это хороший лак. Он мне ни копейки не стоил – подарок.
– Подарок… – Машенька посмотрела на свои пальцы и удивилась – ногти были ровные и ухоженные, откуда вдруг у нее такие? Или не замечала? – Спасибо. – Она вертела флакончик то так, то этак, не зная как подарком распорядиться. Поставила на угол стола, подумала, а если смахнёт, зажала между коленями, опять взяла на ладонь.
Лёля вдруг потупила взгляд и спросила нетвердым голосом:
– У тебя с Иваном Васильевичем что-нибудь было?
– Нет, – ответила Маша просто.
– Влюбилась? – Лёля подняла голову. – Как в романах: любовь с первого взгляда?
– Да, наверное. Я сама не понимаю, как это вышло. Я его ведь и не знаю почти совсем. Да и человек он не моего склада. Я же ведь и в театры мало ходила, и на выставки, и вообще. Но, я думаю, разве это важно? Понимаешь, Лёля, есть в нем что-то такое… такое… ну, такое, чего у других нет. Ну, не знаю, может, мне только кажется. Может, это я сама его сочинила, чтобы не было очень уж одиноко. Только я решила, что должна с ним обязательно встретиться.
– И что тогда? Ну, когда ты с ним встретишься?
– Что тогда? Приведу его к себе и все ему расскажу.
– Про любовь?
– И про любовь тоже.
– Вот так сразу приведешь и расскажешь? Без ухаживаний?
– Почему без ухаживаний? Положу с собой в постель, в постели и расскажу.
Лёля смотрела на Машеньку распахнутыми настежь глазами, и той вдруг стало неловко за все эти застольные откровения. Машенька улыбнулась Лёле и сказала, будто оправдываясь:
– Красивым просто, красивые мужика красотой берут. А у нас, у некрасивых, один инструмент – пизда. Пока мужика в постель с собой не положишь, он от тебя нос воротит и всех баб, которых видит, глазами трахает.
– Значит, тебе нужен мужик? А как же любовь? Ты только что про любовь рассказывала.
– А разве любовь без этого самого бывает? Без постели? Без этого вкуса нет. А без вкуса и запаха только ангелы, наверное, живут.
– Для меня мужчины вообще непонятные существа, – кивнула Медсестра Лёля. – Я их, правда, почти не знаю… нет, ты только не подумай, что у меня в жизни мужиков не было, мужики были, но меня к ним не потому тянуло, что очень хотелось, просто я пыталась понять, что в них есть такое, чего в нас, в женщинах, нет, понимаешь? Я и тянулась-то всегда именно к этому – к тому, чего нет во мне, а у мужчин есть. И мне все равно, высокий этот мужчина, низенький, седой, лысый… Лысый, конечно, хуже, но все равно. Ты мужьям когда-нибудь изменяла? – неожиданно спросила она.