Клэри хотела сказать: «Вот ведь не повезло», — но сдержалась. Может, из-за тоски в голосе матери, из-за печали и сожаления. Может, из-за слов о том, как Валентин словно бы излучал свет… Самой Клэри показалось, будто свет излучает Джейс. Сейчас такая мысль выглядит глупой… влюбленные, похоже, думают одинаково.
— Понятно, — сказала дочь. — Тебе тогда исполнилось шестнадцать, но позднее-то выходить за Валентина было необязательно.
— Я вышла за него в восемнадцать. Валентину исполнилось девятнадцать, — буднично ответила Джослин.
— Господи! — ужаснулась Клэри. — Меня бы ты убила, выскочи я замуж в восемнадцать.
— Точно. Однако Сумеречные охотники, мы то есть, живут меньше примитивных, часто гибнут жестокой смертью. Потому стараются успеть все раньше обычного срока. Хотя, даже по нашим меркам, с замужеством я поторопилась. Впрочем, родные — и Люк — радовались. Думали, Валентин — отличная пара. Он и был отличной парой… в юности… Единственный, кто отговаривал меня от свадьбы, это Мадлен. Мы дружили со школы, и, когда я рассказала о помолвке, она заявила, будто Валентин на самом деле эгоистичен и нетерпим и под маской шарма прячется страшная аморальность. Я упрекнула Мадлен в ревности.
— Она и правда ревновала?
— Нет. Мадлен оказалась права. Просто я не хотела слышать обвинений в адрес любимого. — Джослин посмотрела себе на руки.
— Ты раскаялась? Пожалела, что вышла за Валентина?
— Клэри, — устало произнесла Джослин. — Мы жили счастливо, по крайней мере, первые годы. В поместье родителей, за городом. Валентин не хотел жить в пределах Аликанте и то же советовал остальным членам Круга. Хотел избежать любопытных глаз Конклава. Вэйланды поселились всего в миле от нас, недалеко обосновались и прочие: Лайтвуды, Пенхоллоу. Вокруг нас кипела жизнь, работа, и я ощущала себя словно бы в центре мира, подле Валентина. Он же ни разу не дал мне почувствовать себя не у дел, ненужной. Напротив, я стала ключевым элементом Круга. Одной их тех, к чьему мнению Валентин прислушивался. А он все твердил, что без меня ничего не добился бы, остался бы никем.
— Правда? — Клэри с трудом могла представить, как Валентин говорит нечто подобное. Как признается в… слабости.
— Правда… то есть Валентин так говорил — и при этом лгал. Он просто не мог остаться никем. Он родился быть вождем революции. Все больше и больше народу присоединялось к Кругу. Все больше людей заражал Валентин своей страстью, блеском новой мысли. В ту пору он почти не заговаривал о нежити, только о старых, негибких и неверных законах. О реформе Конклава. Дескать, в мире должно быть больше нефилимов, мы должны сражаться с демонами в открытую, не прятаться. Гордо исполнять миссию. Соблазнительная идея: мир, где монстры нас боятся, а примитивные боготворят. Мы были молоды и считали: да, благодарность необходима. И ни о чем не догадывались. — Джослин сделала глубокий вдох, как будто собираясь нырнуть в воду. — Потом я забеременела.
Клэри ощутила холодное покалывание в затылке. Она снова засомневалась, хочет ли слышать правду, в том числе о том, как Валентин превратил Джейса в монстра.
— Мам…
Джослин покачала головой:
— Ты спросила, почему я не рассказывала о брате. Слушай. — Джослин судорожно вздохнула. — Я была счастлива узнать, что скоро стану матерью. Валентин — тоже. Он говорил, будто мечтает стать отцом, помочь сыну стать воином, как ему самому помог отец. «А если родится дочь?» — спросила я. «Девочка тоже станет бойцом, не хуже мальчика», — с улыбкой отвечал Валентин, и мне тогда все казалось идеальным… Затем покусали Люка. Говорят, шансов, что с укусом передастся ликантропия, — один из двух. Я бы сказала: три из четырех. На моей памяти ни один укушенный не избежал инфекции, и Люк — не исключение. В следующее полнолуние он обратился, а наутро пришел к нам на порог, весь в крови и лохмотьях. Я хотела утешить друга, однако Валентин загородил меня, сказав: «Ты беременна». Как будто Люк собирался вырвать у меня дитя из-под сердца. Я по-прежнему видела перед собой Люка. Но Валентин увел его в лес и вернулся позднее один. На расспросы ответил: дескать, Люк в отчаянии покончил с собой. Предпочел… смерть.
Джослин как будто заново переживала горе. Клэри вспомнила, как у нее самой на руках умирал Саймон. Есть в мире вещи, которые не забудутся.
— А на самом деле Валентин просто дал Люку нож, — тихо проговорила Клэри. — И заставил Стивена развестись с Аматис. Только потому, что его шурин стал оборотнем.
— Я не знала. После известия о смерти Люка я словно провалилась в бездонный колодец. Все время спала, ела только из-за ребенка. Примитивные такое состояние называют депрессией, но у нефилимов подобных слов нет. Валентин решил, что у меня трудная беременность, и сказал всем, будто я заболела. Потом и правда напала болезнь — бессонница. По ночам мерещились странные звуки, вопли. Валентин снабдил меня снотворными зельями, но от них только снились кошмары. Очень страшные: словно Валентин вонзает в меня нож или травит удушающим ядом. Утром я просыпалась измученной. О событиях во внешнем мире никто не сообщал. Оказывается, Стивен развелся с Аматис, взял в жены Селин. Я жила как в тумане. Потом… — Джослин сцепила дрожащие руки, — родился ребенок.
Мать надолго замолчала, и Клэри даже решила, что она больше не заговорит. Джослин слепо смотрела на башни, пальцами выбивая на коленях странную дробь.
— При родах мне помогала мать. Ты ее не видела, свою бабушку. Добрейшая женщина. Она бы тебе понравилась, это точно. Мама передала мне сына, и в первый момент я лишь чувствовала, как удобно он лег мне на руки и в какое мягкое одеяльце его запеленали. И макушка его была покрыта светлыми легкими волосками… затем он открыл глаза…
Джослин говорила бесцветным голосом, и Клэри затрепетала, предчувствуя продолжение. «Нет, не надо, — чуть не попросила она. — Не говори больше ничего…» Однако мать продолжила рассказ, и слова стали ледяными.
— Меня накрыло волной ужаса. Я словно окунулась в кислоту, плоть как будто начала сползать с костей. Я чуть не отбросила младенца с диким воплем. Говорят, родное дитя мать узнает моментально. Обратное, пожалуй, тоже правда. Мне дали не родного ребенка. Что-то совершенно чуждое, паразита… Почему мама не заметила?! Она улыбалась, как ни в чем не бывало. «Назовем его Джонатан», — произнес от дверей Валентин, и ребенок вновь открыл глаза, как будто узнав его довольный голос. Глаза младенца были черны, как ночь, и бездонны, как два тоннеля. Я не заметила в них ни капли человеческого…
Повисла пауза. Клэри взирала на мать в ужасе, раскрыв рот. Это она про Джейса так говорит? Как можно? О родном-то ребенке!
— Мам, — прошептала Клэри. — Может… может, у тебя случился шок? Или ты не поправилась до конца…
— То же самое говорил Валентин, — бесцветным голосом ответила Джослин. — Я-де больна, как можно не любить родного сына?! Сам Валентин в Джонатане души не чаял. Я думала, он прав, и чудовище — я, потому что не терплю родное чадо. В голову пришла мысль о самоубийстве, и я поддалась бы ей… если бы не огненное письмо от Рагнора Фелла, мага и друга семьи. Именно его мы звали, когда случалась болезнь или другая беда. Рагнор писал, что Люк жив и сделался вожаком стаи, обитавшей у восточных пределов леса Брослин. Письмо я сразу сожгла. И когда лично убедилась, что Люк и правда жив, что Валентин солгал, то возненавидела мужа всем сердцем.