– Я должен вернуться. Ты ведь маг, можешь как-нибудь доставить меня на корабль? И устранить сотрясение заодно?
Магнус прислонился к борту кузова. Глаза у него сияли золотым и зеленым, как драгоценные камни – такие же жесткие и холодные. Алек смутился, сообразив, что просьба прозвучала излишне требовательно. И все же попасть на корабль было сейчас просто необходимо.
– Прости. Конечно, ты совсем не обязан нам помогать. Я прошу тебя об одолжении…
– Я не делаю тебе никаких одолжений, Алек. Я просто… Ты разве сам не знаешь, почему я помогаю тебе?
Что-то перехватило Алеку горло. Так происходило всегда, когда Магнус был рядом. Как будто боль и тоска, живущие в сердце, собирались в пузырь и застревали в горле, мешая сказать что-то важное, что-то настоящее…
– Мне очень надо вернуться на корабль, – выдавил он наконец.
Магнус, похоже, так устал, что у него не осталось сил даже разозлиться.
– Я бы помог тебе, но не могу. Снять защитные чары с корабля – непростая задача: я потратил много энергии. А когда ты упал, пришлось быстро наложить еще одно заклятие на пикап, чтобы он не потонул, когда я потеряю сознание. А я действительно скоро отключусь, Алек, это лишь вопрос времени. Я не мог позволить тебе утонуть. Чары на какое-то время должны удержать машину на воде, так что ты сможешь добраться до берега.
– Я… я не знал, – выдохнул Алек.
Магнус прожил уже три столетия, но всегда выглядел так, словно время над ним не властно, словно он перестал стареть в девятнадцать лет. Однако сейчас кожу вокруг его рта и глаз вдруг прорезали морщины, а за обычной легкой сутулостью скрывалась уже не напускная небрежность, а крайняя степень усталости.
Алек протянул ему обе руки, сморщенные от воды и покрытые серебристыми шрамами:
– Держи. Забирай силы у меня. В общем, все, что тебе нужно, чтобы держаться.
Магнус не пошевелился:
– Ты же хотел срочно попасть на корабль.
– Я должен сражаться, – ответил Алек. – Но ведь и ты здесь сражаешься, так же, как и Охотники на корабле. Я знаю, что ты можешь взять у меня силы, я слышал, магу это доступно. Бери. Они твои.
Валентин улыбнулся. На нем была черная броня, латные перчатки блестели, как панцири огромных насекомых.
– Здравствуй, сын.
– Не смей меня так называть! – У Джейса затряслись руки. – Где Клэри?
– Она не послушалась меня. Пришлось преподать ей урок.
– Что ты с ней сделал?
– Ничего. – Валентин подошел к Джейсу. – Ничего такого, что не заживет.
Джейс сжал кулаки, чтобы отец не заметил, что у него дрожат руки:
– Где она? Я хочу ее видеть!
– Что, прямо немедленно? – Валентин посмотрел наверх, словно мог видеть кипящую на палубе битву. – А разве ты не должен сейчас драться плечом к плечу со своими друзьями-Охотниками? Как жаль, что все они погибнут зря.
– Это мы еще увидим!
– Увидишь, не сомневайся. На каждого из вас я могу призвать тысячу демонов. При таком численном перевесе не выстоят даже лучшие нефилимы. И пример бедной Имоджен прекрасно это подтверждает.
– Откуда ты…
– Я вижу все, что происходит на моем корабле. – Валентин сузил глаза. – Ты ведь понимаешь, что ее смерть на твоей совести?
Джейс втянул носом воздух. Сердце колотилось так, будто отчаянно пыталось вырваться из груди.
– Охотники пришли спасать тебя. Если бы речь шла о какой-то нежити, никто бы сюда не примчался.
Джейс вдруг сообразил, что совершенно забыл о Саймоне и Майе.
– Где они?
– Если ты про нежить, то они мертвы, – как ни в чем не бывало сообщил Валентин. – Сколько смертей еще нужно, чтобы у тебя открылись глаза?
Джейсу показалось, что в голове у него вихрится черный дым. Лопатку нестерпимо жгло.
– Мы это уже обсуждали. Ты совершаешь ошибку, отец. Может, ты и прав насчет демонов и даже насчет Конклава, но твои методы…
– Я не об этом, – перебил его Валентин. – Когда ты наконец признаешь, что ты такой же, как я?
Несмотря на холод, Джейса бросило в пот.
– Что?
– Мы с тобой одинаковые. Ты как-то сказал мне, что ты тот, кого я из тебя сделал. Та к вот, я сделал из тебя свою копию. Ты такой же гордый, такой же смелый. И у тебя есть все, что заставляет других с радостью умирать за тебя.
В подсознании настойчиво билось что-то очень важное, что-то такое, что он знал, но забыл. Спину обжигала боль.
– Я не хочу, чтобы за меня умирали! – крикнул Джейс.
– Хочешь. Тебе приятна мысль, что Изабель и Алек готовы отдать за тебя жизнь. И сестра. А Инквизитор уже умерла за тебя, разве не так, Джонатан? И ты ей это позволил.
– Нет!
– Ты такой же, как я. Да и чему удивляться? Ты же мой сын, отчего бы тебе не пойти по моим стопам?
– Нет!
Джейс схватил торчащий из перил кривой железный прут, рывком отодрал его и выставил вперед зазубренным острием.
– Я не такой, как ты! – крикнул он и вонзил прут в грудь отцу.
Валентин разинул рот и покачнулся. На секунду Джейс с ужасом подумал, что ошибся и это на самом деле Валентин. Но потом тело отца начало рассыпаться, как рушащееся песчаное изваяние, запахло гарью, и прах Валентина рассеялся в холодном воздухе.
Джейс потянулся ладонью к лопатке. Кожа горела там, где руна бесстрашия выжгла себя дотла. Вдруг накатила невероятная слабость.
– Аграмон… – прошептал Джейс и упал коленями на железные мостки.
Он посидел неподвижно, ожидая, пока утихнет оглушительный стук крови в висках, и наконец встал. Ноги едва слушались от холода, кончики пальцев посинели. В воздухе пахло гарью, хотя Аграмон исчез.
Все еще сжимая железный прут, Джейс пошел по мосткам к лестнице. Спускаться по шатким скобам пришлось, держась одной рукой, и это моментально привело его в чувство. Он спрыгнул с последней скобы и оказался на других узких мостках, выходящих в огромный зал с железными стенами. По стенам на разной высоте бежали мостки, между ними виднелось хитросплетение труб. В трубах что-то гремело, и время от времени наружу вырывались струи пара, однако воздух это почему-то ничуть не согревало.
«Ну и местечко ты себе обустроил, отец», – подумал Джейс. Голые индустриальные интерьеры никак не вязались с образом Валентина. Хрусталь, сверкающий острыми гранями, был бы гораздо больше в духе отца. Джейс не знал, куда идти в этом лабиринте мостков и лестниц, и уже собрался спуститься наугад, как вдруг заметил на железном полу темно-красные потеки.
Кровь. Пятна еще свежие, едва начали засыхать. Чуть дальше еще пятно, и еще. Прямо как тропинка из хлебных крошек в сказке про Гензеля и Гретель.