– Григорий! Выйди-ка на минутку, – кликнул его Иван.
Видимо, наконец содеяв задуманное, Григорий выглянул – в руках у него, хлопая крыльями и крича во все горло, билась пойманная птица. Узнав Ивана, Григорий сунул курицу под мышку, чтобы не мешала беседовать, и поприветствовал старого знакомого, ожидая от него очередной забавы.
Однако вместо лукавства его ожидала просьба:
– Гриш, там нашему Михаилу тяжко – поди разберись.
– Какому Михаилу?
– Воеводе. Занемог он что-то.
– Иду. – Гришка никогда не отказывал, если кто-то хворал.
Свернув шею птице, чтоб не докучала, Григорий сунул ее Ивану. Расспрашивать начал уже по пути.
– Что серьезное али как? – Гришка стал каким-то суровым.
– Да я и не знаю. Его татарин стрелой задел, легонько, правда. Михаил весь день ничего был, а тут ни с того ни с сего… – Иван замялся.
– Ну?
– Ни с того ни с сего…
– Да что ты, язык что ли проглотил?
– Ай, не ведаю я того, что с ним, – махнув рукой, наконец обрел дар речи Ванька. – Бледный он сделался да словно неживой и повалился.
– Что ж ты раньше молчал? – взвился Гришка и прибавил шаг. Потом, подумав, спросил: – А почто воевода не с боярами, не с государем победу празднует?
– Притомился, говорит. А я так мыслю, что ему уж давно плохо было, видимо, смекнул, что не дойдет, оттого и остался.
Когда Григорий с Иваном наконец добрались до места, где расположился отряд Шорина, Михаил уже пришел в чувство, но был бледен и, казалось, ему было все равно, что творится вокруг него.
Однако захворавший, увидев своего лекаря, заметно ожил – в покрытой перьями башке Шорин узнал Новгородского товарища.
– Гришка!
– Мишка!
Их возгласы прозвучали в один миг.
Однако не дозволив Михаилу говорить более ни одного слова, Григорий с парой мужиков уложил его на какой-то татарский топчан и приступил к осмотру. Рана товарища была неглубокой, и в другой раз она не помешала бы Михаилу весело отпраздновать и менее радостное событие, однако ненавистные басурмане, видимо, чем-то намазывали стрелы, прежде чем запускать их в неприятеля.
Не будучи настоящим лекарем, Григорий толком и не знал, что же нужно делать. Для него оставалось загадкой, почему Михаил вообще остался жив – рана была уже достаточно старой, чтобы яд успел подействовать. Возможно, татары проявили мало усердия, смазывая стрелы, а может, стрела была запущена во второй раз и, оставив в чьем-то теле весь яд, лишь слегка подействовала на Михаила.
Как бы то ни было, Григорий применил все свои умения, врачуя рану друга и стараясь не только посодействовать его выздоровлению, но и облегчить старания. Положившись на Господа и на крепкий организм Михаила, оставалось только ждать – справится он или нет.
Закончив то, за чем его позвали, Гришка не спешил уходить. Воины даже опешили, не ожидая увидеть его в гневе.
– Головы окаянные, так ведь и погубить человека можно. Что ж вы раньше-то за мной не послали? Неужто не видели, что он сам даже дойти никуда не сможет?
Мужи переминались с ноги на ногу, не зная, что и ответить. Откуда им было знать, что дело так серьезно – ведь совсем недавно Михаил сам подбадривал воинов и вовсе не был похож на умирающего.
– Что ж вы как пни с места не сдвинетесь? Покормить его надо, совсем обессилел. А ты еще водички согрей, – обратился он к стоящему рядом Ивану.
Растерянные воины наконец с облегчением вздохнули – теперь они знали, что делать. Тут же все засуетились – продолжили свои дела, пытаясь быстрей их закончить.
Спустя какое-то время Михаила накормили и напоили, причем чуть ли не силой, после чего он, хоть поначалу и не изъявлял желания, все-таки почувствовал себя лучше. Видимо, притомился и проголодался Михайло, оттого и усилилось действие раны. Заметив, что мертвенная бледность на лице Шорина сменилась легким румянцем, Григорий решился побеседовать с другом.
– Ну, как оно, Михайло? Получше?
– Да вроде как ничего. Так ты у нас и лекарь оказывается? Вот не знал.
– А лучше б и никогда не узнал, – усмехнулся Григорий.
– А ты как? – в ответ поинтересовался Михаил. – Рядом ведь были, а могли и не увидеться.
– Верно.
Не дав ничего более сказать Гришке, продолжил:
– А что ж не с государем нынче? Ладно я хворый, но ты то…
– Тебя поджидал, – ответил Гришка, и оба друга, заразительно, как в былые времена, рассмеялись в один голос.
– Как оно, в Московии? Уж отец поди давно, – допытывался Григорий, не знавший до конца всей правды. – Дочка? Как назвали?
– Сын. Андрей. А ты сам-то не женился?
– Не… – лицо Григория вновь приобрело лукавое выражение.
Глядя на Григория, вынимающего пух и перья, торчащие, словно рога, из его густых курчавых волос, Михаилу на миг показалось, что есть в его друге что-то дьявольское.
Григорий долго рассказывал Михаилу обо всех Новгородских событиях, об общих знакомых, а заодно поругал Михаила.
– Что ж ты у меня из-под носа Машутку-то увел?
– А неужто она твоей зазнобушкой была? Так зачем было, будто на смотрины, приводить ее? – Михайло вкратце рассказал, как они познакомились с Машуткой, не закончив историю до конца.
– Так вот оно что! Вечно этот дурак рыжий все по-своему поймет. Что не прикажи, все испоганит, – смеясь, ругался Гришка.
– А с чего ж ты забрать ее решил?
Видя, что Григорий не на шутку взволнован, Михаил не стал скрывать происшедшего в последние дни его пребывания в Новгороде. Рассказал он и про Машутку, и про тетку, утаив про ребенка.
Да видно рано порадовался Шорин за Григория. Узнав, что у Машутки все в порядке, тот быстро успокоился и уж больше и не заикался о ней. Оставшись по-прежнему непостоянным, Гришка так ни к кому и не привязался. Видимо, привыкнув быть всегда в гуще всех событий, мучился из простого любопытства да из-за того, что зная о происходящем даже в самых отдаленных уголках Новгорода, недоглядел такое под самым носом.
Заметив, что Михаила притомила долгая беседа, Григорий замолчал – пускай отдохнет товарищ. Немного поразмышляв, решил остаться пока с отрядом Шорина. Хотя Михайло вовсю уже смеялся, тревога за опасное действие стрелы у Григория никак не проходила.
Несмотря на то, что взятие Казани уже состоялось, все же необходимо было предупредить своих. Не хотелось Григорию прослыть грабителем-одиночкой. Потому, строго наказав посматривать на воеводу, Гришка отправился к уже до икоты проклинавшим его сотоварищам – обещал отлучиться на чуток, а получилось, что запропал чуть ли не на веки.