– А ты сам-то почему один?
Михайло, недолюбливавший Евлампия, на всякий случай состорожничал, рассказывая о том, что случилось этой ночью. Шорин поведал правду до того самого места, где он находит огонек, сказав, что просто-напросто заблудился и никак не мог найти обратной дороги в лагерь, а теперь вот посчастливилось найти хотя бы Буяна.
Зато старец поведал Михаилу такую историю, от которой кровь стыла у него в жилах. В эту ночь, когда как раз лагерь сторожил Алексей, на стан неожиданно напали разбойники, причем, как клялся Евлампий, даже он не почуял их приближения. Тех, кто в тот миг оказался в лагере, без разбора перерезали. И ведь странное дело, так ничего толком не взяли, только людей загубили.
– Знаю, Михайло, каковы твои помыслы обо мне, но как я, старый и немощный человек, мог супротивиться этим разбойникам, коли мужи во цвете сил не могли с ними справиться? – оправдывался перед Михаилом старец. – Вот я и спрятался, подумав, что оставшимся в живых я гораздо больше пользы принесу – ведь никто, кроме меня, леса этого и не знает.
– Но ведь и ты, Евлампий, мог подумать, что я спрятался или убежал, – постарался ободрить старца Михайло. – Раз уж мы оба живы остались, значит, так Богу угодно было.
На миг Михаилу почему-то стало жаль этого старца, которому сидеть бы на печи, а не по лесам шастать, и Шорин сказал ему:
– Не кручинься ты так, тем ничего уж не изменишь, а лучше полезай на коня, – устал ведь, наверняка, на своих-то двоих поди давно столько не хаживал.
Поблагодарив Михаила за заботу, старец вдруг сказал ему:
– А странный ты все же человек, Михайло Захарыч. Ни на миг не сомневался я в твоем мужестве, а знаешь, почему? Видел я, – шепотом продолжал Евлампий, – как ушел ты. Я смотрю, повернул ты за кустарник, а через мгновение оттуда столб светящийся в небо взметнулся и погас. Я как увидел это, так и побежал туда немедля, а тебя и след простыл. Все кругом ведь знаю, до каждой травиночки, а не мог тебя найти, я уж и кликал тебя даже, да ты словно испарился. И, по правде сказать, я и сам-то благодаря тебе жив остался – так там и схоронился, пока изверги не уехали.
Шорин, навидавшийся за эту ночь предостаточно чудес, нисколько не сомневался в словах Евлампия, но соглашаться со старцем не стал:
– Да полно-то страхов на себя нагонять, подумаешь, в этот раз повезло нам, а в другой, кто его знает, может и наши души с телом расстанутся, – пытаясь ободрить старца, ответствовал Михайло.
Евлампий, видимо, боясь спорить с могущественным собеседником, которого бережет не то ангел, не то дьявол, послушно согласился, однако это не значило, что он и в самом деле поддался на уговоры странного Московского боярина.
Так и продолжали они дальнейший путь вдвоем, что показалось Михаилу более безопасным и менее хлопотным способом передвижения. Старец прекрасно знал лес, Шорин знал это и потому слушался его советов, не вызывая раздражения с его стороны, оттого ничто не препятствовало их передвижению.
Когда же оставались последние версты на пути к граду Вольмару, где Михаилу предстояло исполнить государево поручение, Евлампий пожелал серьезно побеседовать с Михаилом.
– Михайло, ты хороший человек, я это сразу приметил, потому и надеюсь на твой добрый ответ. Поначалу, что не говори, а все-таки я тебя выручил, теперь же сам прошу у тебя помощи. Назад мне теперь нет дороги, и так недолюбливали меня местные жители за не всем ведомое знание, теперь же, узнав, что близ меня погиб отряд, и вовсе со свету сживут…
– Так чего же ты хочешь? – спросил Михайло, предполагая очередную просьбу взять его с собой.
– Знаю я, зачем ты идешь в Вольмар, ведомо мне и то, что втайне ты неуверен, что без потерь исполнишь поручение. Я же тебе могу посодействовать в решении этой задачи. Нет, не смейся заранее… А что жив ты будешь, в этом даже и не сомневайся, и без моей помощи жив останешься. Другое может с тобой приключиться. Придумают, непременно придумают они тебе какую-нибудь каверзу, и, уж поверь мне, не хуже пытки она тебе покажется.
– А ты почем знаешь? – удивился Михайло.
– Того я тебе не скажу, откудово мне все ведомо, но я могу посодействовать в скорейшем разрешении твоей заботы. За то прошу лишь одного, ты посетишь со мною одно заветное место.
Михаила аж передернуло от этих слов. Что-то стали надоедать ему тайны и загадки, захотелось простого, домашнего уюта, Машенькиного тепла…
Не желая отказываться, ведь предстоял еще обратный путь лесом, но и не желая соглашаться, ведь неизвестно, куда заведет его странноватый старец, Михайло ответил Евлампию поистине мудро:
– Не сочти за обиду, но недостойно храброго мужа отказываться от боя, даже не услышав звона металла, а потому не прибегну я ни к чьей помощи, пока не будут исчерпаны все мои силы. Если же задача эта не по зубам мне одному окажется, то за государя, но не с просьбой о личной поддержке попрошу я у тебя помощи.
– Что ж, – усмехнулся Евлампий, – меня сможешь найти через Федота Авдеева, а пока будь здрав.
– Будь здрав.
На сем попутчики распрощались. Евлампий, сославшись на надобность кого-то посетить в ближайшей деревушке, свернул на еле заметную тропинку, и в городские ворота Михайло въехал один.
Несмотря на все опасения Михаила, сей мрачный град принял московского посланника довольно дружелюбно. Конечно, в сердце Андрея Михайловича кипела злоба за своего верного слугу, но то была ненависть к Иоанну, и срывать зло на ни в чем не повинном человеке он не собирался.
К тому же, замучив Иоаннова гонца, в Московию пришлось бы посылать еще одного преданного слугу – а это значило отправлять его не только на смерть, но и на страшные пытки.
А Курбскому хотелось, ой как хотелось передать Ивану Васильевичу еще хотя бы одно письмо, чтобы царь захлебнулся в собственной желчи.
В его голове возникла другая, не менее каверзная задумка, и Андрей от удовольствия даже потирал руки, словно уже видя перед собой перекошенное от гнева лицо Ивана Васильевича.
Курбский не только со всем подобающим потомку Мономаха внешним величием приготовился принять посла, но и испытывал глубокое напряжение всех своих душевных сил. Каково же было его удивление, когда с сим непростым заданием к нему прибыл Михайло Шорин, с которым сколько раз едали они из одного котла под Казанью. Самые противоречивые чувства обуяли Андрея, но, в конце концов, Казань взяла свое: после первых слов приветствия два друга крепко обнялись, и все страхи Михаила и колебания Андрея словно смыло водой.
Долго беседовали они и о делах государственных, и о той непростой ситуации, в которой оказался Андрей, о долгом пути Михаила и просто о делах семейных. Однако один из товарищей не был до конца откровенен – хотя ни в чем ни разу и не солгал другу, но все же кое-что недоговаривал.
Однако, заметив, что Михаил все же устал с долгой дороги, наиболее важные разговоры решено было оставить на завтра. Курбский предложил Шорину быть гостем в его роскошном тереме: принять баньку, отобедать с хозяином, да впервые за который день выспаться на мягком ложе. Устав как душевно, так и телом, Шорин с радостью согласился. Уже засыпая, он почему-то вспомнил Евлампия и усмехнулся: что же все-таки ему от меня нужно, раз он так старательно возводил напраслину на человека, который принял его как родного брата.