Так было всегда, и вдруг появились какие-то совершенно новые личности, надо сказать, довольно темные типы…
— Представляете, они ходят в уборах из перьев и прокалывают носовой хрящ, вставляют куриные кости и так бегают, — произнесла Анна и содрогнулась от воспоминаний.
— Но почему куриные? — от души изумился Володя. — Кур же у них отродясь не было.
— Это вы им объясните… Явились в лагерь, не желают говорить ни по-английски, ни по-испански. Они, видите ли, понимают только по-гуарани. А раз мы на священной земле их предков, мы тоже должны говорить на гуарани и никак иначе. Набилось их человек тридцать, полный лагерь. Все голые, раскрашенные масляной краской…
— Масляной краски у их предков тоже не было!
— Мы говорили… А они орут — зато дождя раскраска не боится… Ходят по лагерю с топорами и ружьями, называют плотницкие топоры томагавками, везде лезут и требуют, чтобы мы не раскапывали их дедушек…
Анна даже всхлипнула от переживаний по этому поводу.
— Так надо было полицию!..
— Полиция теперь у них тоже вся такая… расписанная масляной краской. Говорят, что надо вернуться к истинно индейскому образу жизни. Не разводить животных, привезенных европейцами, — ни коров, ни свиней, ни овец. Не сеять привезенных европейцами культур — ни пшеницы, ни картофеля…
— Так картофель же индейский!
— До испанцев картофель разводили только в Андах, за две тысячи верст от Маракуни, — внес уточнение Василий. Брат волновался, в русской речи вдруг прорезался акцент. — Картофель на Маракуни такое же иностранное растение, как горох и пшеница. А эти… новаторы (слово «новаторы» произнес Василий с тяжелой, нехорошей злобой), они еще хотят палку-копалку ввести.
— Не может быть!
— Может, может… Плуг принес кто? Европейцы. Индейцы стали пахать плугом, и мать-земля, Пачамама, их разлюбила. До европейцев-то вскапывали они землю заостренным колом, той самой палкой-копалкой, и Пачамама давала им еду. Так что и плуга нельзя, землю надо палкой ковырять.
— И что, много таких любителей… детей Пачамамы?
— В точку попал! Они называют себя детьми Пачамамы, ходят голые и едят только то, что сами себе разрешили… Ходят и агитируют.
— Представляю, что будет, если они победят…
— Даже и не представляешь. Если отказаться от всего, что завезено при испанцах, попросту начнется страшный голод… До них-то жило на всей Маракуни тысяч десять человек от силы, — то-то и питались корнеплодами да ловили в реке рыбу и черепах, — такому числу людей хватало. А сейчас там живет полтора миллиона человек, и ведь ни черепах в Маракуни, ни такого плодородия земли больше нет. Современную почву никакой палкой не вскопать, она урожаев не даст…
— Так они вас доставали? Вы из-за них и приехали раньше?
— Во многом… И надоели — сколько можно возиться с этими идиотами?! Там у нас повариха местная работала, у нее дочка лет пяти. Так эти… новаторы ей не позволяли молока давать — не индейская пища.
— А как они могут позволять или не позволять?
— А так… Обычно-то они сидят в своих лагерях, поют народные песни и пляшут старинные танцы.
— Смотри-ка, все-таки помнят!
— Какое там «помнят»! Часть они вычитали у этнографов; хоть по-испански читать нельзя, а куда же деваться? Их старинные песни на Маракуни записаны только в книгах испанских этнографов. Ну, а часть обычаев они попросту выдумали… Скажем, часами пьют самогонку из бананов, пляшут и прыгают через костер с криками «Вух!» — это они так готовятся уничтожать всех европейцев и все их презренные обычаи.
— Как мусульмане при газавате?
— В точку… Местный вариант газавата. Но, понятное дело, там они страшно голодные — ведь ни картошки, ни хлеба, ни мяса — ничего-то им, бедным, нельзя.
— Явились в лагерь, показывают нам палки… Длинные такие, отструганные, гладкие… И показывают, что нас насадят, зажарят и съедят… — всхлипнула Анна от воспоминаний. Володя чуть не свалился на тротуар от приступа восторга.
— Смейся-смейся, а вот как явятся к тебе такие — и разбирайся, всерьез они или это у них юмор такой… — серьезно поддержал жену Василий.
Володя все равно не мог удержаться от смеха. Вот уже и окраина города, выход на трассу. Опыт подсказывал, что это самый быстрый вариант уехать, куда нужно, — тормознуть здесь попутчика. Остановился белый «жигуль», пожилой мужик оттянул кнопку, чтобы Володя мог открыть.
— Здравствуйте! До Знаменки возьмете?
— Хоть до самого Сорска…
— Вот спасибо! — Свалив рюкзаки в багажник, Володя с наслаждением плюхнулся на заднее сиденье. — Нам как раз в ту сторону, до Салбыкской долины.
— Из экспедиции? Геологи?
— Археологи.
— Николай, — представился водитель. — Я вашего брата вожу много; все время кто-то ездит туда-обратно.
— Владимир… Это мой брат, Василий, он живет в Испании.
— A-а! Там, значит, решил поселиться? Теперь многие бегут.
— Я и родился в Испании, — внес ясность Василий. — Первые годы говорил по-испански лучше, чем по-русски. Его дед и мой дед — родные братья, и мой дед бежал из СССР. Давно, еще до войны.
Володя привык, что рассказ о семейной истории вызывает или отторжение, гнев, чуть ли не панику, — как смел кто-то бежать из Страны Советов?! Или же, наоборот, душевное сочувствие. Тут, похоже, второй вариант…
— Я сам два раза в жизни бежал. Не из России, правда, но бежал. Первый раз в пятьдесят пятом, тогда из колхоза сбежать можно стало. То — никаких, сиди себе и работай за палочки. Что такое «за палочки» знаете?
— Это когда за проработанный день в тетради ставят палочку… А на трудодень не дают ничего или дают, скажем, двести граммов пшена… Верно?
— Верно! Только двести граммов — это много, это в богатых колхозах. У нас давали по сорок грамм — хочешь, живи так, а хочешь — помирай.
— Жили только со своих участков?
— С участков и с тайги — что застрелишь, что найдешь, что поймаешь.
— Разве стрелять можно было? Оружие у колхозников?! Что-то новое вы мне рассказываете.
— Так не из ружья же… Из лука или вот один дед ловко делал — как ружейный приклад к плечу, а лук словно бы к стволу ружья… И рогульку такую на конец, чтобы целиться.
— Здорово… Дед сам арбалет изобрел, не знаете?
— Может, и слышал где… Я-то про арбалет услышал, только когда первый раз сбежал. У нас начальство развело арбузы, стало продавать тихомолком; а чтобы продавать, нужно было парня поселить в Абакане «на постоянку», с паспортом… Мне как выдали паспорт, я долго не раздумывал — на первый же поезд, и рванул! Только пятки засверкали до самого Красноярска.
— Что же вернулись?