А наутро Чуй уже ехал на север, по зимнику, по замерзшему руслу реки, и знал: завтра дядя с обоими сыновьями, от обеих своих жен, идет вместе с войском кагана навстречу войску Титухи. Каган Аба-хан уводил дружину от города: считал, что защищать Орду-Балык бессмысленно, и если давать бой, то не в городе и не возле города. Чуя раздражало их нежелание понять, что воевать с монголами бессмысленно, — что Токуле, что самого кагана.
Только став совсем взрослым, Чуй понял, что ни Аба-хан, ни Токуле не надеялись победить. В марте года Собаки ополчение кыргызов вышло из города совсем с другой целю — умирать. Умирать, чтобы не видеть гибели своей страны. Пусть это будет после них.
А тогда, пряча лицо в воротник, отворачиваясь от порывов еще ледяного ветра, Чуй вел свою часть каравана со льда Абакана на лед Кема и остро чувствовал, что позади — огромный и прекрасный кусок жизни. Огромный дом дяди, глинобитный забор, выходивший прямо в степь, глухой стук яблок, падавших на землю в саду, рассказы дяди про службу в дружине кагана, спокойное уважение сородичей здесь, на реке Каче. Уважение не к нему, Чую, — а к тому, кто живет в доме владельца таких огромных табунов.
Почти половина скота, пасущегося в лесостепи, принадлежала Токуле; сородичи пасли овец и лошадей, умножая богатство и всего рода, и его городских представителей. А на Чуя ложился отсвет богатства Токуле, славы того, кто живет в Орду-Балыке, посреди фруктового сада, кто в дружине самого тюркского кагана и чуть не каждый день с ним встречается.
Слава ложилась на Чуя, на сына грабителя могил. Грабитель могил не мог стать таким уважаемым человеком, но тоже мог стать богатым человеком… если ему повезет. Наверное, отцу Чуя Диугу просто не успело повезти. Чуй уже начал постигать секреты страшноватенького ремесла, когда отец ушел и не вернулся. Чуй знал только примерно, что затеял Диуг, — на это дело отец его не взял. И тогда Чуй, не помнивший матери, оказался в доме родного дяди Токуле.
Только много позже Чуй вспомнит — ведь ни разу за много лет Токуле не говорил с ним про могилы. Его это не интересовало? Он считал это ремесло презренным, как многие? Уже по пути к реке Кача Чуй сообразит, что ничего не знает об этом. Вот о чем говорил дядя много — это о службе кагану, о войне, о службе, о победах. Токуле хотел сделать племянника Чуя воином кагана, как своих сыновей. Не получилось: наверное, в Чуе слишком густо текла кровь Диуга, — кровь кого угодно, только не воина.
Беседы Альдо и Кильды бывали куда интереснее — о путешествиях, караванах, других странах, пустынях и торговле. Кильда бывал во многих городах, и во всех он что-то покупал и продавал и, как подозревал Чуй, еще больше чего-то вынюхивал.
И еще… Кильда интересовался тем, как можно грабить погребения. Чуй мог быть ему интересен; Чуй знал что-то взрослое, серьезное и даже пахнущее тайной — то, что знают далеко не все. Это уравнивало их — известного богатого купца и нищего мальчишку, сироту, живущего у дяди.
Но вот кто гораздо сильнее хотел уметь грабить могилы — это Альдо! Причем Альдо охотно объяснял, зачем ему нужно все это, и его интерес сразу оказывался простым, понятным.
— Сколько стоило все, что принес твой отец Диуг из кургана? Все, что он принес три года назад?
— Наверное, тридцать или даже пятьдесят лошадей.
— Ха! Все, что выручает купец из торговли за год, может стоить гораздо меньше…
Что поражало Чуя в купцах — это умение всегда извлекать пользу из всего, что происходит вокруг. И знать все, что происходит во Вселенной. Что Титухе приказали выйти в поход, купцы узнали, судя по всему, раньше, чем воины кагана. И не успел прийти слух о движении войска Титухи, как оба засобирались: один в Кашгар, другой на север. О чем говорили, как договаривались Кильда с Альдо, Чуй, разумеется, не знал. Но что Альдо снова звал — вот это точно.
— Что здесь начнется — ты сам знаешь не хуже меня. У Титухи девяносто тысяч войска, а у кыргызов нет и двадцати.
Он так и сказал — «у кыргызов», а вовсе не «у нас» или «у наших». Тут тоже был урок своего рода — умения вовремя отодвинуться от потерпевшего неудачу, перестать связывать себя с ним.
— Хочешь погибнуть в рубке — погибай. Но мы тебе советуем другое: мы собираем караван на реку Качу.
— Токуле хочет воевать. Вдруг мы сможем разгромить монголов.
— Нет, кыргызы их не разгромят. А твое имя не Токуле, и я обращаюсь к тебе. Ты мой брат, и я не хочу твоей смерти.
Чуй не хотел умирать.
Выехали, когда бушевали последние метели, а лед на Кеме трещал от последних морозов. Возле устья Тубы встретили последних людей — жившие там самодийцы издалека заметили караван, вышли предлагать свою пушнину. Альдо не соглашался, все хотел довезти товар до дальнего становища сородичей. Через пять дней после прихода каравана к устью Качи лед стал трещать, а еще через три дня тронулся, начался ледоход.
— Много кетов уже потеряли язык, память о предках, стали тюрками. Они воюют с кыргызами против монголов. Много у них получилось? У этих двух, что не вернулись? У тех, кто сразу бежал, как только увидел монгола? Альдо умнее и хитрее… Он не хочет быть ни кетом, ни кыргызом.
— Кем же тогда ты хочешь быть?
— Альдо хочет стать жителем Кашгара.
— А если не примут в Кашгаре?
— Если в Кашгаре будет плохо, можно уйти и в другие города… Городов и стран на земле много.
— Да-а… И везде собирают дань — что тюркские каганы, что монгольские ханы.
— Даней нет там, где собирать нечего… Я останусь там, где блестит золото и можно жить не жизнью дикаря… И вот что, брат, — я говорил тебе множество раз, и говорю еще раз, и последний: давай возьмем золото в Большом Салбыкском кургане.
Впервые Альдо сказал все, что он задумал, и Чуй отшатнулся:
— Ты что?! Стража кагана следит, чтобы не был нарушен покой спящих там богатырей… и род тохар тоже охраняет своих…
— Род тохар охраняет то, что поручил ему кыргызский каган… или позволил.
— Тохары говорили мне, что Салбыкские курганы построены их предками для царей предков. Ты же знаешь, это очень древний род…
— Ты сам тохар по своей прабабке… Где твой знак этого рода? Не потерял?
— Ты же знаешь, что не потерял… И знаешь, что есть разница между тохаром по мужской и женской линиям.
Альдо кивнул. Чуй знал, что он кивнул головой, потому что зазвенели подвески. Разница есть. Настоящие тохары — по мужской линии. Самые настоящие — у кого и отец, и мать тохары; у кого никогда не было в роду никого, кроме тохар. Такие тохары стерегут могилы своих царей, и они умеют многое… не надо ночью говорить, что умеют. С каждым поколением тохар все меньше и меньше, но все больше таких тохар, как Чуй — тех, в ком течет хотя бы капелька их крови. Тохар даже Сенебат; Сенебат не хочет говорить об этом — но ведь и у него висит на шее человечек…
И опять ползет сдавленный шепот: