Филипп представлял себе этого человека похожим на Бога или апостолов. Они долго испытующе смотрели друг на друга и поняли, что могут стать достойными соперниками и такими же друзьями. Григорий Ефимович чувствовал, чего не хватает этому молодому, одаренному чудесной силой парню, а Филипп понимал, что может получить от этой дружбы.
Красота Филиппова лица притягивала Распутина. Он любил разгадывать людей под их личиной. И никогда не ошибался.
Распутин время от времени вступал в разговор, но только для того, чтобы привлечь внимание Филиппа, который сидел, не отрывая глаз от знаменитого лекаря, приближенного к императорской семье.
— Пьешь горькую-то? — спросил Григорий Ефимович, разливая водку. Ответа или согласия от Филиппа и не потребовалось. Он пил одну рюмку за другой, но совершенно не пьянел. Наоборот, его мозг работал необычайно четко.
— Смотри, смотри. Запоминай, — сказал Распутин, ловя взгляд Филиппа, — ведь все мы смертны. Вот не станет меня, будешь своим внукам рассказывать об этой встрече, а, может, и не скажешь никому. Ведь все от дальнейших обстоятельств зависит. Не так ли?
Филипп ничего не понял из сказанного, но кивнул утвердительно. Опрокинув очередную стопку водки, он решил пойти проведать Волоколамского.
— Не волнуйся ты. Сиди, спит твой командир. Утром, как проснется, дай ему вот этот отвар, и к полудню вся хворь пройдет, — с этими словами Распутин протянул Филиппу темно-синий пузырек с жидкостью. Его прямолинейность, иногда граничившая с элементарной грубостью, была естественной и необидной.
— Спасибо, — поблагодарил Филипп.
Распутин лишь слабо усмехнулся в ответ своими необычайно живыми светло-голубыми глазами. Они выглядывали из-под кустистых бровей, как будто постоянно что-то искали. В них было что-то такое, что вызывало беспокойство. А когда они на минуту задерживались на ком-то из присутствующих, становились пронзительными, будто хотели заглянуть в тайники души. Иногда же они выражали снисходительную доброту.
— Ты ведь сам лекарь, и неплохой. Только не хватает тебе опыта, но и это вскоре появится, — сказал Распутин и вальяжно, насколько это было можно, развалился на подушках.
Женщины вышли в тамбур, а Филипп, словно пригвожденный, сидел и рассматривал собеседника. Распутин уже засыпал.
Непричесанные темно-русые волосы, небрежно разделенные пробором посредине большой головы, длинными космами падали на плечи, открывая большой лоб, на котором виднелось темное пятно, следствие какой-то травмы. На лице выделялся широкий нос со следами оспы, тонкие бледные губы скрывались под неряшливыми усами. Опаленная ветрами и солнцем кожа была прорезана морщинами, глаза глубоко посажены. Когда во сне он внезапно открыл глаза, Филипп заметил обезображивающее желтое пятно на правом глазу, чего раньше не замечал.
Филипп решил уйти. Ночь прошла в странном оцепенении. Как будто кто-то колдовал над ним. Он хотел встать и выйти, но не было сил, хотел открыть глаза, но они не поддавались, и так всю ночь. Наконец под утро оцепенение спало и он, вернувшись к себе, уснул. Но буквально через несколько мгновений его разбудил веселый голос Волоколамского:
— Вставайте, голубчик! Ночью я выпил вашего зелья, которое вы мне дали, и теперь чувствую себя на двадцать лет моложе! — он возбужденно размахивал руками, тряс головой, глядя то в окно, то на просыпающего Филиппа, и повторял: — Это надо же! Это просто чудеса! Вы, Филипп, просто чудотворец!
Филипп хотел рассказать, кому обязан Волоколамский своим выздоровлением, но промолчал. Каким-то шестым чувством он вдруг осознал, что Распутина уже нет в поезде, но им еще придется встретиться, и эта встреча будет куда более важной.
* * *
Екатеринбург. 1916 год. Страшными мучениями сопровождалась болезнь Ивана Ивановича. И умереть Бог ему не давал, и жизнь его была сплошным мучением.
Иссохла и состарилась Вера Степановна, не по возрасту возмужал и окреп Станислав. Он уже ходил на ускоренные курсы юнкеров. Мобилизация затронула все слои общества, и Стас был рад возможности отправиться в армию и стать настоящим военным. Он понял, чего хочет в этой жизни, и упорно добивался своей цели.
— Стас, сынок, — плакала мать, — почему же на войну? Это ведь не игрушки, это война-а-а!
— Знаю, мама! Вот потому и выбрал себе профессию на всю оставшуюся жизнь! Я не переменю своего решения! Даже Филипп, знахарь, и тот ушел служить! Чем я хуже своего брата?
Вера Степановна ошарашенно смотрела на сына. Никогда прежде не было у них разговора о Филиппе. Вера Степановна решила забыть о больном бреде мужа, а Стас, как видно, принял все достаточно серьезно.
— Ты веришь в то, что…
— А как же, мама? Зачем отцу врать? И дяде Емельяну? А ты что, надеялась, что я не приму Филиппа? Да, мама? — в эту минуту он стал совсем не похож на обычно хмурого и неразговорчивого мальчика. Это был отрок с серьезными намерениями относительно своей жизни. Это и радовало, и одновременно больно ранило сердце матери.
Вера Степановна ничего не ответила на вопрос сына. Она отвернулась и молча прокляла судьбу, связавшую ее с Иваном.
«Чтобы тебе так до конца столетия мучиться! Развел детей по всей стране, а мне — собирай их, принимай, да еще и от сына отказывайся, потому что ему вздумалось с братом подружиться!»
— Неблагодарные! Все неблагодарные! — сказала она, еле шевеля губами.
Софья, невеста Олега Полоза, родила крепкого мальчика и назвала его Георгием.
Вестей не было ни от Филиппа, ни от Олега.
Со временем Диана пришла в себя, отчасти благодаря маленькому Георгию, который стал всеобщим любимцем. Его одинаково любили все — и прислуга, и хозяева.
* * *
Волоколамский добрался до Москвы, где тепло, но с неохотой попрощался с Филиппом.
— Понимаю, тебе не терпится домой попасть, своих родных повидать. Что ж, поезжай, отпуск тебе по праву положен, до Екатеринбурга путь не близкий, — сказал генерал и благословил Филиппа на долгожданную поездку.
В одну из ночей Филиппу приснился сон, до того красочный, что он вспоминался ему в мельчайших подробностях вот уже целую неделю. Никогда прежде не видел он во сне незнакомых людей. Если ему снился человек, то это был кто-то из его окружения или давно исчезнувший из памяти знакомый.
На этот раз приснился ему мужчина, достаточно молодой и счастливый, а рядом Филипп увидел незнакомую женщину, хотя откуда-то знал, что это его мать. Двое молодых — мужчина и женщина — были самыми счастливыми существами. Их объединяла не просто любовь. Их связывало нечто гораздо большее. В глазах мужчины жила мечта. В глазах матери Филиппа — воплощение мечты. Они, как два самых ярких светила, озаряли все вокруг себя.
Филипп же наблюдал за ними откуда-то сверху. Вдруг мать взглянула на сына, и глаза ее наполнились слезами. Она повернулась к мужчине и произнесла: