Она ткнула Темпла пальцем в грудь:
– Значит, ты не будешь заниматься со мной любовью, потому что после этого тебе придется на мне жениться?
Темпл кивнул. Хотя ему приходилось видеть врагов, пылавших ненавистью, но он еще не встречал ничего подобно тому, что в этот миг представляла собой Диана. Это была богиня в полной мощи своей ярости.
– Диана, я отказываюсь это делать, – сказал он, надеясь, что его голос прозвучал убедительно.
Она засмеялась:
– Господи, если б я знала, что от меня требуется всего лишь пробраться в твою холостяцкую комнату, я бы давно подкупила Элтона.
Темпл не сомневался, что она бы это сделала, но…
– Но я не хочу замуж, если для этого надо вести тебя в церковь под дулом пистолета и вынуждать жениться против воли. – Диана протянула руку, дотронулась до его лица и погладила щеку. – Мне не нужно ничего, кроме твоего сердца, отданного свободно и добровольно.
Темпл закрыл глаза и уже хотел отнять руку от своего лица… но вместо этого вдруг обнял ее и склонился к ней, вдыхая знакомый запах роз. Руки сами собой вплелись в ее волосы, они гладили шелковистые пряди, не спеша, будто желая сохранить в памяти каждое мгновение. Он хотел уткнуться в нее губами, целовать шею, гладить плечи, гладить и любить каждый дюйм ее тела, но не мог.
С мукой человека, не знающего, как избежать неотвратимой судьбы, он прошептал ей на ухо:
– Диана, умоляю, отпусти меня. Я не должен этого делать, и я этого не сделаю.
Она покачала головой:
– Темпл, вместе мы сможем…
– Нет. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь.
– Дерзай, любовь моя, и скорей освободи меня… – прошептала она. Горячие слезы упали ему на грудь и прожгли рубашку до самого сердца.
Знакомые слова ошеломили Темпла.
Она дочитала стихотворение до конца шепотом, полным такого чувства, что ему казалось – он слышит все это в первый раз.
Пусть сердце сплетается с сердцем,
Другого мне в жизни не надо.
Твой радостный крик, и жаркие губы,
И светлые слезы – все это мое,
Пока мы с тобою, пока идет жизнь.
– Откуда ты это знаешь?
Впрочем, разве она не переворошила все его вещи? И не вторглась в самое сокровенное?
– Тебе не следовало это читать. Это не для тебя.
Ее губы изогнулись в дрожащей улыбке, на щеке блеснула слеза.
– Прежде я не знала, что ты пишешь стихи.
– Я не пишу.
Она отерла щеку тыльной стороной ладони.
– Пишешь, и твои стихи прекрасны. Я думаю, их нужно опубликовать. Ты скрываешь их, как и свои подвиги, но не лучше ли поделиться с обществом своими достижениями, чем разыгрывать из себя светского дурачка?
– Что ты с ними сделала? Где они? – Не слушая ее мольбы, Темпл кинулся к своему саквояжу, рывком раскрыл его и начал выдергивать одежду и другие ежедневные принадлежности.
Наконец пальцы его вцепились в единственную вещь, имевшую для него значение, – его единственное наследство. Он погладил кожаный переплет жестом, который всегда утешал его душу, даже если Темпл не раскрывал книгу.
Диана молча стояла рядом.
– Извини, если тебя так расстроило то, что я прочла книгу.
– Это не мои стихи, и они не предназначены для посторонних.
– Ну конечно, не твои. На каждой странице и в конце каждого стиха стоят твои инициалы. – Она взяла у него из рук книгу, открыла и указала на имя автора.
Темпл взглянул на Диану, и его брови сурово сдвинулись.
– Стихи написал маркиз Темплтон, но не я. – Он глубоко вздохнул. – Это стихи моего отца.
– Отца? – Она удивленно подняла брови. – Я никогда не слышала о том, что у тебя есть отец.
– Мало кто помнит моих родителей: они недолго прожили вместе и отказались от общения с высшим обществом, предпочитая круг друзей.
– Тем больше причин издать эту книгу. Пусть работа твоего отца живет, раз сам он ушел.
– Деда хватит апоплексический удар, если это напечатают: он питает почти физическое отвращение к людям с литературными устремлениями.
– Так он не любил стихи твоего отца?
Темпл засмеялся отрывистым, горьким смехом.
– Когда отец умирал, дед приехал в Сетчфилд-Парк, и врач ему сказал, что его сын не переживет эту ночь, потому что лихорадка зашла слишком далеко. Вместо того чтобы провести последние часы с единственным сыном и наследником, дед воспринял это известие как сигнал и начал сжигать отцовские журналы и книги, чтобы гробовщики не увидели «нечестивых склонностей» умершего.
Диана ахнула и прикрыла рот рукой.
– Я и не думала, что твой дед такой плохой.
– Да уж, славным парнем его не назовешь.
– А как выжила эта книга? – Диана с благоговением посмотрела на обложку.
– Отец держал ее под подушкой и перед смертью отдал мне. – Темпл вздохнул. – Мне удалось пробраться к нему вопреки желанию деда, который боялся, что у постели отца я подхвачу какую-нибудь заразу.
Он вспомнил, как шел длинными коридорами громадного фамильного гнезда. Первоначально Сетчфилд-Плейс был особняком елизаветинских времен, но дом веками надстраивался и изменялся, пока не стал расползшимся во все стороны дворцом. Это здание всегда внушало Темплу ужас, особенно его длинные темные коридоры, увешанные портретами предков. Когда он попадал в них, родственники хмуро взирали на него из тяжелых рам, как ряд мертвецов на виселицах.
Но в тот день мальчик был полон решимости, и даже целая галерея недовольных Сетчфилдов не отпугнула его, когда он крался из детской в комнату больного отца, находившуюся в другом конце дома.
– В комнате были лакей и горничная, но когда я вошел, отец отослал их взмахом руки. Они понимали, что если герцог обнаружит меня здесь, то придет в ярость и уволит их, как понимали и то, что я в последний раз вижусь с отцом.
– И они позволили тебе остаться.
Темпл кивнул.
– Я сел на огромную кровать и держал отца за руку несколько часов, пока он не умер.
Глаза Дианы наполнились слезами.
– Я думаю, твое присутствие его утешало.
– Наверное, но он все же хотел, чтобы я ушел, пока меня не обнаружили. – Темпл нахмурился. – По-моему, он даже старался поскорее умереть и позволить мне уйти, пока меня не поймали.
Взяв за руку, Диана подвела маркиза к каменному очагу, присела и потянула его к себе, а затем прижалась к его груди и стала смотреть на огонь.
– Расскажи мне про него. И про мать тоже.
Воспоминания о родителях были зыбкими, они мерцали и колыхались, как огонь перед его глазами, и все же Темпл цеплялся за драгоценные обрывки, которые сумел сохранить.