...В полночь Ефим проснулся от мягкого прикосновения женской руки к своему лицу. Открыв глаза, он увидел давешнюю рабыню, которая, приложив палец к губам, поманила его за собой. Казак быстро накинул платье, стараясь не шуметь, натянул сапоги и сторожко пошел за рабыней. В дальнем конце сада в маленькой беседке ждала прекрасная похитительница казацкого сердца. Лейла в своих прозрачных развевающихся одеждах походила на ангела, и таким же невинным и нежным был взгляд ее фиалковых глаз, загадочно мерцавших в свете луны.
– Зачем ты сделал мне такой дорогой подарок, о достойный господин? – прожурчал голосок персиянки.
– Это ты моя госпожа, и готов я сложить к твоим ногам все сокровища земные, – с трудом подбирая чужеземные слова, ответил Ефим.
– Господину угодно шутить? – вновь спросила девушка.
– Ах ты, Господи, дурочка! – от досады казак не заметил, как перешел на родной язык. —Гговорю ж тебе, что мила ты мне, как сама жизнь!
И, не раздумывая более, Ефим схватил Лейлу в объятья и страстно поцеловал. Этот обжигающий поцелуй сказал персиянке все лучше любых слов. Словно окатило ее всеприсущим пламенем, и ноги в миг ослабели и отказались ее держать. С трудом опомнившись, она отслонилась от любимого и прошептала:
– Мы не должны этого делать, господин, это грех...
– Да какой же грех – любить друг друга? И не зови меня господином, мое имя...
– Фируз, я знаю.
Поспешность девушки, назвавшей подложное имя, немного отрезвила Ефима, и, чтобы более не ошибаться, он оросил Лейлу называть его Ефимом, дескать, так мать называла его в детстве. А доверчивая красавица порадовалась: ей казалось, что, сказав свое детское имя, возлюбленный показал ей свою истинную любовь и преданность.
И теперь каждую ночь встречались влюбленные в беседке, и хоть горел Ефим великой страстью, Лейла не позволяла ему заходить далее поцелуев, но с каждым разом ей все трудней было сдерживать не только порывы страстного казака, но и свои собственные чувства. Ефиму же не доставало одних поцелуев, он жаждал персиянку, как не желал никогда ни одну женщину. И тогда он сказал Лейле, что больше не может жить без нее и хочет просить у караван-баши руки его дочери. В тот момент Ефим искренне верил, что говорит правду. Он мечтал о том, что увезет девушку с собой и, когда закончится поход, будет жить вместе с любимой женой, которая, конечно же, поедет с ним куда угодно.
Когда разум затуманен страстью, кажется, что все просто, что мир готов лечь к ногам влюбленных и все будет хорошо. Ефиму даже не приходило в голову задуматься о том, что нежная дочь Персии не сможет вынести русских морозов, что может зачахнуть вдали от родины среди чужих людей и иноверцев, как гибнет южный цветок, грубо пересаженный в чужую неласковую землю.
А влюбленная девушка просто была счастлива! В мечтах она видела себя хозяйкой дома, похожего на дом ее отца, а рядом возлюбленный муж, ее милый Фируз-Ефим. Лейла верила, что отец, желающий счастья единственной дочери, не будет противиться их свадьбе и не запросит слишком большой калым за нее. Да и ее будущий жених, хвала Алаху, человек далеко не бедный, так что будущее представлялось ей совершенно безоблачным.
Весь следующий день провела Лейла, погрузившись в сладкие грезы. Даже отец, зайдя поздороваться с дочкой на женскую половину дома, встревожился непонятному состоянию девушки, но решил, что это очередная девичья причуда, и расспрашивать ни о чем не стал.
А Ефим рассказал о своих планах Григорию. Тот аж с места вскочил:
– Господь с тобой, Ефим! В своем ли ты уме? Мало того, что не послушался ты меня сразу, а теперь вона чего удумал! Ну скажи, как собираешься ты ее увозить?
– Женюсь на ней и увезу.
– Ну да, дюжина рабов понесет паланкин с персиянкой, а следом караван верблюдов с ее пожитками! Эдаким макаром к Степану Тимофеевичу мы аккурат ко второму пришествию доберемся! Да и уверен ли ты, что не сбежит девка, когда поймет, что никакой ты не купец, а тайный прознатчик и казак безземельный, и везешь ее не в палаты мраморные, а на чужбину суровую, где ей и словом перекинуться не с кем будет. Коль не понимаешь, что никак нам девку с собой брать нельзя, все дело провалим, так хоть ее пожалей, она ж не сдюжит дороги-то!
Под нажимом слов Григория Ефиму волей-неволей пришлось призадуматься. А ведь и верно, отца-то ее обмануть может и удастся, но Лейла не глупа и быстро поймет, что лгал он ей бессовестно! Да и как, в самом деле, ее с собой вести, когда дело еще не сделано и впереди поход долгий и битвы кровавые?
Все это были думы, ой какие невеселые, но отказаться от прекрасной персиянки Ефим уже не мог: ее глаза, ее губы, ее стройное юное тело представали перед ним, стоило казаку только закрыть глаза, а далее услужливое воображение рисовало картины столь сладостные, что он просто сходил с ума.
Поздним вечером, как всегда встретившись с Лейлой, Ефим был молчалив и задумчив: тяжко ему было слушать радостный щебет любимой о том, как будут они жить после свадьбы. И уж совсем было собрался он открыться ей, да вспомнил вдруг, что не хозяин он себе, что его доклада ждет атаман и зависят от него жизни многих и многих казаков. А когда девушка, заметив, что любимый мрачен, вдруг сама прижалась к нему и обвила нежными руками его плечи, тут уж всякие горькие думы покинули его голову. Ефим прижал к себе любимую и принялся жадно целовать ее губы, шею, плечи, грудь, шепча ей на двух языках сразу о своей любви.
Видно то, что придется им расстаться в скором времени, подстегнуло казака: губы его произносили все известные ему нежные слова, а поцелуи становились все более страстными и настойчивыми; руки его ласкали спину Лейлы, и все тесней прижимал он к себе девушку. Когда она попыталась слабо запротестовать, он лишь закрыл ей рот поцелуем и еще крепче обнял.
– Зачем нам ждать, ладо мое бесценное? Все равно само небо соединило нас! Скоро, скоро ты станешь моей женой...
Так говорил распаленный Ефим Лейле, но, увидев, что она все еще слабо сопротивляется, вдруг разжал объятья и слегка оттолкнул ее:
– Ты, я вижу, вовсе не любишь меня, коли не веришь моему слову! – с обидой в голосе произнес казак: желание его было так велико, что он уже решил добиться девушки любой ценой.
– Как ты мог помыслить такое? Ты свет мой единственный, – с испугом проговорила Лейла.
– А коли любишь, так чего же ждать-то? Господь уже соединил нас, а люди могут и подождать!
– Но это грех!.. – бедная персиянка еще пыталась протестовать, даже слезы выступили у нее на глазах, но Ефим был неумолим:
– Не грех любить, а вот притворство и хитрость – это грех! Ты смеялась над моим сердцем, а теперь плачешь, потому что я раскусил твой обман! – и казак в сердцах выскочил из беседки.
Несчастная Лейла проплакала всю ночь, а утром, едва дождавшись, чтобы отец ушел по делам, послала к Ефиму свою доверенную рабыню: девушка так сильно хотела видеть его, что забыла приличия и не могла дождаться ночи.