— Мне удобнее с друзьями и подругами, — ответил Слава.
— Как знаешь. У нас, олимпийцев, главное — не участие, главное — результат. Так сказать, золотая медаль.
— Значит, договорились, — сказал Слава Лидочке.
Весь вечер за стенкой гремел приемник. В тяжелые моменты жизни ребенок оглушал себя тяжелым роком.
«В этом доме не соскучишься», — подумала Лидочка, поднявшись утром и ожидая, пока Алла освободит ванную. Алла громко пела неприличные частушки.
Слава постучал в дверь Лидочкиной комнаты.
— Вы готовы?
Он был в пиджаке, при галстуке и являл собой образ какого-то диккенсовского героя, замученного бедностью и необходимостью сводить концы с концами. Но бедность его была заштопана, вымыта с мылом и благородна. Твидовый пиджак был Славе широк, да и непригоден для теплого дня.
— Через двадцать минут, — разочаровала Славу Лидочка.
Когда Лидочка спустилась в столовую, Алла уже сидела за столом. Рядом с ее чашкой стояла рюмка и бутылка джина.
— Счастливого пути, голубки, — сказала она. — Смотрите не изменяйте своей мамочке.
Слава подошел к машине, открыл дверцу. Тут же, как будто получив сигнал, из дома выскочили краснодарские родственники. Они так спешили, что застряли в дверях, а уступать дорогу не умели.
— Как хорошо! — закричал Василий, вырываясь вперед. — Мы как раз собрались в Сиднем-Вест, там распродажа!
— Мы в Пендж, — ответил Слава, не скрывая некоторого злорадства.
Василий замер в растерянности.
Но Валентину так просто отпугнуть не удалось.
— А мы ведь с тобой собирались в «Хоум-Бейз» зайти. Как раз по дороге.
— Но мы налево от переезда, — сказал Слава, уже сдаваясь.
— Ничего, мы пешком добежим. Добежим, Вася?
Вася уже забирался в машину.
Слава вел машину осторожно.
— Так я и не научился ездить по левой стороне, — сказал он. — И не научусь уже.
— Так ты осторожнее, Славик, — попросила Валентина. — Жизнь человеку дается тильки раз…
— Валентина, бросьте вспоминать украинские слова, — раздраженно бросил Слава. — Поздно вам стараться. Ведь еще лет пять назад вы мне говорили, что такого языка нет.
— Передумала, — быстро ответила Валентина. — Как побывала гражданкой великой страны под названием Окраина, так и вспомнила про язык.
— Ты думаешь, она знала? — неожиданно спросил Василий.
— Бог ее знает, — ответил Слава.
Лидочка поняла, что разговор идет об Алле и о смерти Галины. Краснодарские Кошки не блюли моратория.
Слава вел машину медленно, но на встречную полосу не выезжал.
Они миновали станцию, потом по узкой улице, протянувшейся вдоль путей, достигли проезда под путями и оказались по ту сторону железной дороги, в Пендже. На главной улице Пенджа Слава остановил машину. Василий с Валентиной вылезли. Они знали, что теперь Славе предстоит припарковать машину, что он делал с трудом и без умения.
Слава заехал на небольшую площадку за главной улицей.
— Как говорится, — сказал он, — теперь остались только свои. Мне надо вам кое-что объяснить.
Он захлопнул дверцу, и они пошли пешком между двумя большими магазинами к центру.
— У меня возникла необходимость составить некоторые документы, — сказал Слава. — Сделать это я могу только с помощью адвоката. Их здесь называют солиситорами. Слышали?
— Слышала.
— У меня есть свой. Питер. Хороший парень из Белфаста, но не любит, когда стреляют. Недорогой, но честный. Мы с ним вообще-то понимаем друг друга, но сегодня ответственный момент. Он сначала подумает, что я сошел с ума. Но я не сошел с ума. Я — жертва обстоятельств. Так что вы тоже не удивляйтесь.
— Я вам нужна как переводчик?
— Как переводчик, которому я могу доверять, — сказал Слава.
— Почему это вы вдруг решили мне доверять?
— Разве это так важно?
«Не будет он признаваться, что в Москву звонил», — поняла Лидочка.
— Я звонил в Москву, — сказал Слава, — и просил маму узнать, не из их ли вы компании.
— Из кого?
— Из охотников за мной, — серьезно ответил Слава.
— Почему за вами нужно охотиться?
— Потому что я богатый. И незаслуженно богатый.
— А кто же охотники?
— Если бы я знал!
— Может, их и нет?
— Они есть.
Они миновали распродажу дешевой одежды. Рубашки, трусы и прочие вещи лежали в больших коробках на тротуаре. Вокруг балабонили веселые толстые негритянки.
Адвокатская контора умещалась между двумя магазинами. Стеклянная дверь вела в узкую длинную комнату. У окна стоял кожаный потертый диван и столик со старыми и драными журналами, как в дешевой парикмахерской. В глубине за большим столом сидела девушка в очень массивных очках с затемненными стеклами.
Девушка узнала Славу, как только он вошел, и тут же нажала на кнопку.
— Мистер О'Келли, к вам мистер Кошко.
Она встала, чтобы показать, куда Славе идти. Но он и без указаний знал дорогу.
Питер О'Келли вышел на лестничную площадку второго этажа. Дом, зажатый между магазинами, был выдавлен ими наверх. В нем оказалось четыре этажа, соединенных крутой узкой лестницей. На четвертом находился небольшой кабинет владельца конторы, который в упрощенной форме повторял кабинеты адвокатов и стряпчих с иллюстраций к Диккенсу или даже к Смоллетту. Только вместо шкафов с сотнями томов законов всех времен и стран в кабинете был стеллаж в три полки, вместо стола красного дерева, на котором можно было танцевать, — ученический стол с корзинкой для входящих и исходящих, вместо обширного черного кожаного кресла — легкомысленное вертящееся креслице, а визитеры же вообще были вынуждены сидеть на стульях. И стены были просто белыми — ни одного портрета предка, ни фотографий скаковых лошадей — только диплом Питера в тонкой рамке.
Питер оказался небольших размеров упитанным темноволосым человеком с наивными голубыми глазами, выражение которых не гармонировало с быстрым и подчеркнуто деловым тоном голоса и выверенными короткими движениями рук.
После краткой церемонии представления и приветствий Питер занял свое кресло за столом и жестом пригласил визитеров садиться.
— Я ждал вас, — сообщил он Славе.
— Разумеется, — кивнул Слава. — Мы с вами уже обсудили предварительно мои дела.
— Ваше решение мне кажется опасным и безрассудным, — сказал Питер. — И это я говорю вам не как ваш солиситор, а как друг.