— Так ты звони, Лида, не отвлекайся.
Наконец Лидочка отыскала книжку и в ней — телефонный номер Свиницких. Тогда, семь лет назад, обмен был сложным, так что находка телефона Свиницких была счастливой случайностью. Видно, Лидочке так хотелось избавиться от бабушки, что даже вещи кинулись ей на подмогу.
— Слушаю, — раздался в трубке сонный мужской голос.
— Простите, я вас не разбудила? — спросила Лидочка.
— Я все равно собирался вставать, — уклончиво ответил голос.
Лидочка вздохнула и продолжала, чувствуя себя убийцей:
— Вы меня, наверное, не помните, но семь лет назад мы с вами обменялись… Вы жили раньше в Среднем Тишинском?
— Калерия! — Голос зазвучал глуше. — Тебя бывшие обменщики требуют.
В трубке щелкнуло. Видно, мужчина положил ее.
— Не желают признаваться? — спросила баба Люба. — Сами задевали Верку, а сами…
— Сомневаюсь, что они в чем-то виноваты.
В трубке возник другой, показавшийся отдаленно знакомый голос. Оказывается, за семь лет память о нем не совсем выветрилась.
— Меня зовут Лидия Кирилловна… — начала Лидочка, но тут же голос в трубке ее перебил:
— Как же, как же… неужели не помним? Мы вас помним. Вы еще нашу люстру себе оставили. Ну как она, светит? — словно речь шла об отданной на воспитание девице.
— Спасибо, — сказала Лидочка. — Люстра в порядке. А я хотела узнать, известно ли вам такое имя…
— Вера Семеновна Спесивцева, — подсказала бабушка Люба. — А то мы Тяжные.
— Боря! — раздалось в трубке. — Ты знал Спесивцеву? Она жена режиссера, да?
— Нет, она жила в вашей комнате после войны.
— Боря, ты помнишь, кто жил у нас после войны?.. Вообще-то он не может знать, потому что сначала я сюда прописалась, а потом он. Он три года никак не решался оставить свою Милочку. Ну ладно, два, это уже теперь неважно. Я ту комнату в шестьдесят третьем получила и буквально три года жила одна, не зная, что со мной случится завтра, вы представляете…
— Значит, Веру Семеновну вы не помните?
…Потом Лидочка дозвонилась и до других жильцов, до тех, кто занимал до обмена большую комнату. Они тоже не смогли припомнить ни Веру, ни ее мужа. У третьих телефона не было.
— Значит, не живая, — уверенно, даже с каким-то облегчением сказала бабушка Люба. — Иначе бы весточку подала. Ну как можно родной сестре весточку не подать?
— Хорошо, — сказала Лидочка, которая не любила оставлять дела недоделанными. — Пошли в ЖЭК.
В домоуправлении, хоть там Лидию Кирилловну знали, добыть какие-нибудь сведения оказалось нелегко. Старые домовые книги уже ушли в архив, а в тех, что велись с шестидесятых годов, никаких следов Спесивцевых не оказалось.
Бабушка Люба робела в домоуправлении перед накрашенными девочками, дергала Лидочку за рукав и шипела:
— Ну пошли, что ли? Бог дал, бог взял, понятное дело.
— Давайте подумаем, — сказала Лидочка учительским голосом паспортистке Шурочке. — Бесследно человек исчезнуть не мог. Прежде чем поднимать дела в архиве, поглядим, нет ли другого пути, более простого.
— Угу, — сказала Шурочка, разворачивая бутерброд. — Я тут сама новенькая.
— К тете Соне сходите, — сказала другая паспортистка. — Если она не знает, никто не знает. Сколько лет прошло, можно сказать, с дореволюции она здесь была.
Тетя Соня, которая проработала в домоуправлении всю жизнь, отыскалась на лавочке у третьего подъезда. Делать тете Соне было нечего, а память у нее была уникальная, если бы не жизненные обстоятельства, быть ей математическим академиком. Лидочка подсела к ней, знаком велела сделать то же бабе Любе и тут же напустила приезжую бабушку на местную. Сама только слушала. Со стороны, наверное, выглядело это идиллически: две бабушки и женщина бальзаковского возраста сидят на лавочке, поглядывают на детишек, которые резвятся неподалеку. На самом же деле шло расследование давнишней тайны — исчезновения семьи Спесивцевых, в первую очередь гражданки Спесивцевой, в промежутке между 1947-м и 1949 годами.
И, разумеется, тетя Соня все вспомнила.
— Знаю, — сказала она. — Уехали.
— Вы уверены в этом? — спросила Лидочка.
— Как в твоем, Лидия Кирилловна, существовании, — сказала тетя Соня. — Мне надо только глаза закрыть, как книжку перелистать, и я вижу картинку.
— Ну и как? — спросила баба Люба. — Как тебе моя сестра?
— Сейчас-то она, наверное, женщина пожилая, — сказала Соня. — Преклонных лет. А тогда была видная баба.
— Настоящая красавица, — сказала бабушка Люба. — Я на нее совсем не похожа.
— Нет, ты не похожая, — согласилась тетя Соня. — Ты мелкая будешь и смуглая кожей. Нет, совсем непохожая. Та лучше была. Волосы рыжие, лицом белая, ну королева!
— Значит, уехала? — спросила Лидочка. — Может, вы помните, когда, куда?
— Знаю! Как же не знать. Он ко мне с паспортами пришел. Я как раз закрываться хотела, домой спешила, осенью это было, дай бог памяти, думаю, что в сорок восьмом. Вот, говорит, уезжаем на юг, в теплые края, нужен, говорит, для моей Верочки теплый воздух, а то у нее легкие слабые. Как сейчас помню — странно это было.
— Что странно? — спросила Лидочка.
— Я бы и не запомнила. Даже с моей памятью. Мало ли кто уезжает и приезжает — у нас было шесть больших домов, а сейчас и еще больше. И прожили они не то чтобы долго. Года два, три, не больше. Я ее замечала за красоту, а его и не замечала, но когда с паспортами пришел выписываться, я в него вгляделась, потому что странно мне стало, чем такой колобок такую кралю охмурил.
— Вот я ей и говорила, — вставила бабушка Люба. — Чего ты в нем нашла? А она мне: «Убежала бы, да не пускает. Он меня живой не выпустит». Такой вот крокодил.
— А впечатление производил мирное, бухгалтерское, — ответила тетя Соня. — У нас такой бухгалтер раньше был, Иван Иванович, не помнишь, Лидия Кирилловна? Да нет, куда тебе — ты у нас только седьмой год живешь. Но я тогда к нему пригляделась — думаю, вот бывает любовь, воистину, что козла полюбишь. И вроде он не так чтобы богатый или жулик. Не производил впечатления.
— Нет, не производил, — сказала бабушка Люба. — Но по сравнению с нашей жизнью он очень даже был состоятельный. Я когда в поселке рассказывала, некоторые Верке очень завидовали.
— Я не завидовала…
— Так что же вам странным показалось? — снова спросила Лидочка.
— Еще бы не странное. Кто же из Москвы добровольно в сорок восьмом уезжал — комнату отдавал, все бросал и уезжал?
— Так он не поменялся?
— Нет, сказал мне, что уезжает климат искать для своей супруги. Там, говорит, найдет, что купить. Дачу, говорит, продал. Дача у него была, понимаешь? Под Москвой. Продал он ее, а комнату просто отдал. Выписался и пошел куда глаза глядят.