— Вот именно об этом предположении я и хочу сообщить, — ответила Соня, и глазки ее, маленькие за очками, стали такими холодными и злыми, что Лидочка даже пожалела товарища из ЦК.
— Я бы на твоем месте не лезла в это дело, — заметила Лидочка.
— Спросят — отвечу. Я не отвечу, Татьяна скажет. Или кто-нибудь из отдела.
— Ах, конечно, — вырвалось у Лидочки. Как же она не подумала — в отделе три года кипит, потом тлеет роман между двумя сотрудниками. Роман, о котором знают все и о значении которого наверняка имели беседы с Олегом Дмитриевичем его товарищи. А может быть, знали, но не придали значения? Махнули на него рукой? Как бы то ни было — весь отдел, конечно же, в курсе дел, вернее всего, привык и смирился, как со скрипящей дверью в комнату, но теперь-то, после трагедии, Олег Дмитриевич окажется под лучами прожекторов, и неизвестно, удастся ли ему выкарабкаться из этой истории. Если Алена хотела отомстить, то, очевидно, ее месть осуществится.
— А Татьяна Иосифовна знала о нем?
— Разумеется, знала. И не выносила его. Да, она плохая мать, она равнодушный, глухой к чужим бедам человек, но когда дело касается мужчин, ее нюх начинает работать. Она давно отговаривала Алену… но разве на нее повлияешь?
— Значит, вчера ты знала, что Алена решила припугнуть товарища Осетрова?
Соня прищурилась, размышляя. Лидочка чувствовала, что права, и видела, что Соне не хотелось признаваться в излишней информированности.
— Я не знала, — сказала она наконец. — Конечно, я не знала. Но догадаться могла. Дурак бы на моем месте догадался.
— Она впервые это проделывала с ним?
— С Осетровым?
— Да.
— У нее такое в жизни уже было.
— А Осетрову она только грозила?
— Лидия! — не выдержало сердце Алениной подруги. — Ты говоришь так, словно не Осетров убил Аленку, а она сама его убила. Теперь легко говорить — она сама во всем виновата. Хотела увести пожилого человека, а когда не получилось, стала шантажировать.
— А разве не похоже?
— Ты бы посмотрела на Осетрова. И тогда бы говорила. Мужику шестой десяток, перспектив никаких, зарплата нищенская — кому он нужен?
— Кто нас разберет, — ответила Лидочка. Она была уверена, что ни размер зарплаты, ни внешние данные не были и не будут решающими факторами в душевных драмах.
— Вот именно! — Соня одержала малую победу и защищала честь погибшей подруги.
День был в полном разгаре. Соня взглянула на часы.
— Мне в институт надо, — сказала она. — Ты же понимаешь. Это я к тебе от шока прибежала, а вообще-то мне надо быть в институте. Там же никто еще ничего не знает.
Соня поднялась.
— Значит, я побежала в институт, а ты, будь другом, доберись до Татьяны. Надо же старухе сказать, что ее дочь отравилась.
Слова были недобрыми, словно Соня сводила счеты с Татьяной Иосифовной.
— А ты пол-то хоть вымыла вчера? — неожиданно для самой себя спросила Лидочка.
— Пол?
— На даче. Ты же осталась, чтобы вымыть пол.
— Но я же, честное слово, хотела пол вымыть, — Соня вдруг покраснела. — Я хотела, но потом был сериал, я совсем забыла, что сериал, а потом мы с Татьяной чай пили, заговорились, а потом уже поздно стало, и мне пришлось у нее ночевать… А утром? Впрочем, я думаю, что она сама тоже забыла о моем обещании. Только ты, Лида, со своим холодным бесчувственным умом помнишь о таких пустяках. И мне вообще непонятно, зачем ты об этом спросила?
— Не знаю, наверное, из-за твоей просьбы. Я подумала, что ты совсем недавно от нее уехала, а я должна позвонить и сказать…
— Можешь не звонить, — отозвалась Соня. — Кто-нибудь обязательно порадует.
Она поднялась и стала собираться. Она была немного пьяна, и движения ее были более размашистыми и резкими, чем следовало.
— Извини, что я спрашиваю в такой день. Но для меня это все равно важно. Ты сказала, что шкатулка стоит в квартире Алены…
— Ну сколько раз мне нужно повторять! Стоит. На комоде.
— И ты эту шкатулку видела?
— И трогала, и открывала, и закрывала — я ее знаю, как собственный унитаз.
И, сделав столь изящное сравнение, Соня покинула Лидочку. Та хотела, правда, опередить ее и глянуть в дверной глазок, но Соня не знала о страхах и опасениях Лидочки и потому оттолкнула ее своим тугим, плотно сбитым телом.
— Я тебе позвоню! — крикнула Соня с лестницы. Голос ее звучал гулко. Лидочка закрыла дверь и поспешила к телефону — кто-то звонил.
Оказалось — Татьяна Иосифовна.
— Лида, Лидочка, неужели это правда? — спросила она вместо приветствия. — Ничего от меня не утаивай, скажи всю правду, какой бы тяжелой она ни была.
— Татьяна Иосифовна, простите, но все, что я знаю, я знаю от Сони и милиционера.
— Она погибла?
— Соня только что ушла от меня. Она ее обнаружила утром.
— Это случилось ночью?
В их разговор вмешался чужой голос и сказал:
— Это шестое стройуправление?
— Повесьте трубку, вы мешаете, как вам не стыдно! — сказала Татьяна Иосифовна. И в голосе ее была такая убедительная сила, что тот, неизвестный мужчина отключился. — Представляете, Лидочка, — сказала Татьяна. — Я сидела и спорила о каких-то не очень важных вещах с этой Софьей, когда моя единственная дочь умирала… я никогда себе этого не прощу.
— Но вы-то при чем?
— Я не уделяла ей должного внимания. Так сложилась моя жизнь.
— Боюсь, что вы вряд ли могли бы что-то сделать. — Лида говорила то, что Татьяне хотелось услышать. — Ваша дочь была взрослым человеком и сама решала, что ей делать.
— Людям кажется, что они решают. На самом деле — они рабы случая. В нашем роду женщины погибали от любви.
Заявление было сомнительным, но Лидочка его не оспаривала. Ей хотелось узнать, каким образом Татьяна узнала о гибели дочери.
Татьяна сама решила эту маленькую загадку.
— Меня вытащили к телефону, который в километре от дачи. Телефонограмма. Это так называется. Коменданту поселка звонили из Аленкиного института. Мне невыносимо думать, что в институте уже знают. А когда я сюда пришла, оказалось, что звонили еще из милиции. Вы не представляете зачем?
— Молодой человек, вежливый? — спросила Лидочка.
— Вот именно.
— Тогда я знаю, что он сказал.
— Даже знаешь, что сказал?
— Он попросил прощения, что действует не по правилам, но он очень занят и выражает свое соболезнование…
— Что-то в этом духе.
— Но ему главное было узнать, когда от вас уехала Соня и оставались ли вы на даче одна.