Папа упал и остался лежать неподвижно. Земля, орошенная кровью, превратилась в грязь.
Эрброу обернулась к человеку, который держал ее, и посмотрела ему в глаза, бегавшие из стороны в сторону в узких прорезях кожаного капюшона. Она указала на маму. Черный человек понял ее. Он раздумывал несколько мгновений, потом пожал плечами и кивнул. Палач подошел к Роби, чтобы девочка оказалась рядом с матерью.
— Сейчас папа встанет на ноги, вот увидишь, — прошептала мама. — Они не знают, что у папы есть куча волшебных сил. Сейчас что-нибудь случится…
Эрброу знала, что это неправда, что папа не поднимется. Внутри нее, там, где раньше был папа, осталась черная ледяная пустота.
И тут весь мир стал зеленым.
Солдаты всё еще смеялись. Джастрин продолжал всхлипывать. Мама стояла неподвижно и не отрывала глаз от лежавшего на земле папы.
Мир стал зеленым, но никто этого не заметил. Лишь она, Эрброу.
Это был прекрасный зеленый цвет, с переплетавшимися поверх него золотистыми узорами, через которые просвечивало солнце.
Безграничные луга под бескрайним небом.
Два крыла, зеленых, как луга, необъятных, как небо…
Кто-то с огромными зелеными крыльями прилетел за ее папой: он больше не был один.
Там, где раньше зияла черная ледяная пустота, теперь появилось странное ощущение весеннего ветра, запаха цветов, вкуса морской воды.
Ощущение, которое испытывает тот, кто летит на драконе.
Возле копыт Энстриила, там, где лежал папа, земля покрылась маленькими цветами. Их было столько же, сколько звезд на небе. Множество белых лепестков и желтое солнышко в центре. Наконец Эрброу вспомнила, как они назывались: ромашки.
— Айа нет, — тихо сказала она маме.
Эрброу еще никогда так не сожалела о том, что не может говорить, как сейчас. Насколько быстро и четко работал ее разум, настолько же безнадежно язык ее запутывался в тех нескольких слогах, которые у нее получалось выговаривать.
— Айа нет, — повторила она еще раз, пытаясь утешить маму, но было уже поздно.
Мама ее больше не слышала.
Папа превращал боль в отчаяние, и отчаяние погубило его.
Мама превращала боль в силу и ярость.
Ничто и никогда не могло погубить ее маму.
Ничто не могло противостоять ее ярости.
Лишь после того, как тело папы сожгли и прах развеяли по ветру, все действительно поверили в то, что он больше ничего им не сделает: черный человек, державший Эрброу, дал ей воды и спустил на землю.
Мама заговорила, и, пока никто не обращал внимания на Эрброу, та нагнулась и набрала горсть маленьких цветов с белыми лепестками, некоторые из которых покраснели от темно-алой крови. Девочка спрятала их в самый большой карман своего передника. Сухие лепестки упали на дно, пропитанные кровью прилипли к остальным вещам в кармане — к лодочке и кукле, которые достались Эрброу от мамы.
Потом черный человек снова взял ее на руки.
Роби все верила, все надеялась: он поднимется, он воскреснет.
Он мог лечить чужие раны.
Он вылечит и свои. Сейчас он встанет, еще одно мгновение…
Но ничего не происходило.
Роби продолжала ждать. Это какой-то трюк. Это не что иное, как какой-то трюк. Когда они будут меньше всего этого ожидать, он встанет и поставит их всех на колени.
Ведь это он.
Роби вспомнила, как они познакомились: Йорш вылечил тогда искалеченную руку Галы.
Он мог все.
Он остановил эриний.
Когда они познакомились, он летал на драконе.
Это просто уловка.
Йорш продолжал лежать у копыт Энстриила, кровь растекалась все шире и шире, а из земли прорастали тысячи маленьких ромашек.
— Эй, смотрите, — сказал кто-то, — ромашки!
— Ромашки! — удивленно воскликнул другой. — Когда умер дракон, земля тоже покрылась ромашками… Значит, он и вправду подох!
У Роби закружилась голова: на мгновение она подумала, что, может быть, и правда все кончено.
Она побледнела, но все еще продолжала отгонять от себя эту ужасную мысль. Роби чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.
Для того чтобы удержаться на ногах, ей понадобилось нечеловеческое усилие воли.
Больше всего на свете она хотела упасть на колени и плакать, плакать, пока не умрет, но она не могла себе этого позволить. Не здесь. Не перед ними.
Словно во сне, она видела, как люди Судьи накидали кучу дров и положили на них тело ее супруга. Видела, как бросили факел. Видела, как поднялось пламя.
Они хотели быть абсолютно уверенными, что никакое волшебство, никакой трюк не сможет вернуть к жизни Последнего Эльфа.
В первых лучах рассвета дым поднимался высоко в небо, почти сливаясь с ним, но небо оставалось немым и ко всему безразличным.
Вопреки любой логике, Роби все еще ждала, что что-то произойдет, что этот кошмар наконец прекратится, надеялась услышать голос Йорша, увидеть его среди языков пламени, как это обычно разыгрывают в своих представлениях бродячие артисты.
Роби ждала, что небеса разверзнутся и поглотят землю, но ничего подобного не случилось.
Погребальный костер медленно догорал. Над миром взошло солнце, поднялось к зениту. Роби весь день простояла на ногах, не двигаясь с места, чувствуя тяжесть своего будущего ребенка, неподъемную, словно каменный жернов, и невыносимо страдая от жажды.
Кто-то милостиво дал немного воды Эрброу и пустил ее размять ноги. Сжавшись в комок, Джастрин все еще продолжал свое непрерывное нытье.
Огонь погас лишь тогда, когда больше нечему было гореть.
Все кончено.
Ничего из того, на что она надеялась, не произошло.
Роби затошнило, и она испугалась, что упадет.
Один из людей Судьи, вооружившись огромным топором, положил меч Йорша на выступ скалы и ударил изо всех сил. Скала раскололась, топор разбился вдребезги. Меч остался невредимым, и клинок его ярко озарил своим холодным сиянием начало нового дня. То же случилось и с короной, когда по ней ударили тяжелой дубинкой, которая разлетелась на тысячи кусков, тогда как на короне не осталось и царапины, а ее узор из плюща продолжал излучать мягкий голубоватый свет, каким мерцают первые звезды летней ночью.
Солдат беспомощно посмотрел на Судью. Меч Йорша и корона Роби так и остались лежать на скале.
От грохота Роби пришла в себя. Тошнота исчезла. Ярость переполнила ее и придала ей сил.
Она уничтожит их всех.