В этот раз рекрутов набирали из-за Черных разбойников — бандитов из южных земель.
Ранкстрайл услышал слово «деньги» (которое глашатай умело вставлял в каждую фразу), как умирающий от жажды слышит звук падающих на раскаленный камень капель. Мысль покинуть родной дом разрывала его сердце, но мысль о деньгах была притягательна, словно волшебство.
Ранкстрайл знал, что благодаря высокому росту и уже пробивавшейся бороде он походил более на молодого мужчину, чем на рослого подростка, и его без проблем взяли бы в наемники. После долгих лет бесед, точнее, монологов Свихнувшегося Писаря он обладал завидными познаниями о графстве Далигар и о его войсках. Дополнительные сведения Ранкстрайл получил в обмен на еду от встретившегося ему по дороге бродяги, который находился в каком-то дальнем родстве с одним наемником. У Ранкстрайла возникло подозрение, что на самом деле бродяга был дезертиром, но, как бы то ни было, сведения эти оказались куда более полезными, правдоподобными и достоверными, чем объяснения глашатая.
Как говорил писарь, название легкой пехоты и кавалерии было связано с тем, что наемники использовали кожаные кирасы и шлемы с редкими металлическими накладками, так что доспехи их были дешевыми и, естественно, очень легкими. Все части доспехов скреплялись кожаными (если на них хватало денег) или конопляными шнурами, и когда шнуры изнашивались, солдат заменял их чем мог: если не находил конопли или кожи, использовал бычьи сухожилия, снятые с доспехов убитых бандитов или орков. Таким образом, солдаты легкой пехоты и кавалерии своим видом и запахом ненамного отличались от врагов, с которыми должны были сражаться.
Будучи более легкими, кирасы и защищали слабее: не всегда останавливали рубящий удар сабли, а стрелы и дротики, выпущенные с близкого расстояния, ранили через раз. Зато такие кирасы давали возможность двигаться с завидной скоростью, такой же, как у врагов. Это выработало особую стратегию наемников, совершенно не подходившую регулярной армии. Поэтому их и посылали на границы Изведанных земель отбивать набеги орков на востоке и Черных разбойников на юге — набеги, после которых горели фермы и головы подданных графства оказывались на шестах в качестве украшений.
Когда сражение казалось проигранным, наемники удирали — официально это называлось отступлением, и бегство не наказывалось при условии, что за ним следовала контратака и победа. Принцип был прост: сбежавший солдат остается жив и, следовательно, может сражаться дальше. Когда наемник погибал на поле боя, его там и оставляли. Его боевые товарищи, если в тот момент они не отступали, не нападали, не бежали и не сквернословили из-за скудного рациона или невыплаченных денег, могли порой выкопать павшему могилу, установив на ней что-либо в память о нем. Если у него были жена и дети, то иногда товарищи могли сохранить для них какие-то вещи погибшего, но теоретически наемникам запрещалось иметь семью. Наемники не могли жениться. И не только потому, что тогда они бы слишком беспокоились о том, как бы не подохнуть. Просто таким, как они, лучше совсем не жениться.
Чтобы попасть в кавалерию, нужен был конь, так что сначала приходилось вербоваться в пехоту.
Брали всех желающих, всех, чье мнение о собственном праве на выживание было настолько низким, что он желал быть завербованным. Никто не спрашивал о происхождении, имени или возможных проступках в прошлой жизни солдата. Платили пятнадцать медяков и один сребреник каждые три месяца; бывало, что содержание выплачивали не вовремя, бывало, что выплачивали лишь частично, бывало, что вообще ничего не выплачивали, но бывало, что выплачивали все, да еще и в положенное время. Плату за первый год выдавали вперед, чтобы было на что приобрести кирасу, меч, латные наголенники, шлем, хотя бы один стилет, арбалет и лук. Стрелы учились делать сами, для экономии. Ведь насколько бы низкосортной, разномастной и потрепанной ни была экипировка, платы за год чаще всего не хватало на покрытие всех расходов. Выплата процентов по займам была одним из постоянных кошмаров, преследовавших наемников по ночам наряду с арбалетами орков и засадами разбойников.
Насколько понял Ранкстрайл, основой выживания принадлежавших к легкой пехоте была надежда — надежда, что тебя не убьют и что тебе заплатят. Надежда, что паек будет не слишком маленький и не слишком гнилой. Надежда, что стрелы собственного изготовления не сломаются, не изменят вдруг направление, не окажутся слишком тонкими у острия и смогут остановить бандитов и орков до того, как те успеют метнуть свои проклятые дротики с наконечниками из железа или стали, сделанные настоящими кузнецами и выпущенные из настоящих арбалетов, сделанных настоящими военными мастерами.
Срок найма определялся в пятнадцать лет. Если до истечения этого срока кто-то пытался смыться, наказанием была виселица. Тем, кто дезертировал в первый год, то есть в период службы, который уже был оплачен, тоже грозила смерть, но более изощренная. Аналогичное наказание, но после длительных и мудреных формальных процедур, назначалось за систематическое нарушение дисциплины, за «отступление» с последующим поражением и за мятеж или, упаси бог, восстание.
Меньшие проступки грозили более легким наказанием — от хлыста до нанесения физических увечий. Почти никому не удавалось дотянуть до пятого года с изначальным количеством зубов и пальцев. Из пятнадцати палачей, числившихся на постоянной службе в городе Далигаре, трое занимались исключительно наемниками.
В свою последнюю ночь дома Ранкстрайлу не удалось выспаться — ему снились волчьи пасти во мгле. Он проснулся спозаранку, задолго до рассвета, уловил в темноте запахи родных, и его захлестнула грусть оттого, что он уходил. Неумело обрезав рукава рубахи, он получил достаточно большой лоскут полотна, на котором смог накарябать угольком пару слов о своих намерениях. Вспышка умела читать и объяснила бы все отцу с братом.
Ранкстрайл покинул Варил, когда на горизонте забрезжила заря. Легкий туман обволакивал весь мир, создавая ощущение, будто все это происходит с ним во сне. Когда солнце взошло высоко и туман рассеялся, паренек обернулся и посмотрел на свой устремленный вверх великолепный город. Вода рисовых полей была сплошь покрыта нежной зеленью молодого риса — казалось, Варил окружало множество огромных мягких зеленых ковров.
Какое-то тоскливое чувство сжало сердце Ранкстрайла, чувство, которое он не мог определить. Оставить отца, Вспышку, Борстрила. Эта необходимость свинцовой тяжестью опустилась на его плечи. И потом, кому еще, кроме Вспышки, он смог бы рассказать все, что было у него на душе? Да и Борстрил — он только начал говорить, и Ранкстрайлу нравилось его слушать. Первым словом Борстрила тоже было «Айл».
Его сестра отлично стреляла из лука, но она не могла жить охотой. Вспышке ничего не стоило подстрелить жирную цаплю, но если бы ее сцапали егеря, то пришлось бы познакомиться с плетью. И потом, ей было всего десять лет, и она была девчонкой. Девчонки нежнее пацанов, и вообще, девчонки — это девчонки, не годилось им быть пойманными и высеченными плетьми.
Как и Ранкстрайл, Вспышка умела писать: он добился того, чтобы Свихнувшийся Писарь учил и ее, используя в качестве школьной доски дорожную пыль; но он не был уверен, что в его отсутствие сестра будет продолжать обучение.