Стоящий сейчас перед ней молодой человек сильно отличался от того, кто вошел в комнату несколько минут назад и спросил: «Мама, это правда, что я незаконнорожденный?» Вилли снова вздохнул и продолжил:
— Какая разница, как мы родились и даже, кто наши родители? Важно, как мы поступаем. Ты, как мне кажется, всегда стремилась сделать людям добро, хотя и не получала благодарности в ответ. Многие пытались внести хаос в твою жизнь, включая меня. Ведь я влюбился в Норин Бентвуд и собираюсь на ней жениться, если она согласится. — Сын подошел поближе, по привычке склонив голову набок, всматриваясь в нее одним глазом. — Ты прости, если я причиняю тебе боль. Я никогда этого не хотел. Я знаю, что ты думаешь о Бентвуде. Я так до конца и не понял, почему он тебя ненавидит… Не за то ведь, что ты однажды ему отказала? Хотя, может быть, этого и достаточно для ненависти. Она… она очень милая девушка, мама, очаровательная… Скажи что-нибудь, пожалуйста.
Она заставила себя заговорить:
— Если она сможет сделать тебя счастливым, что же… Ты с ней говорил?
— Нет.
— Нет?
— Ни слова. Думаю, что я свои чувства никак не проявил: ни одним жестом, ведь… — он коротко рассмеялся, — меня никак не назовешь завидным женихом.
— Она будет самой везучей девушкой, если получит тебя, хотелось бы верить — она это знает.
— Думаю, так. Она всегда была милой со мной… — Вилли отвернулся и подошел к окну. — Я ни с кем не чувствую себя так хорошо. — Он не добавил «кроме тебя», и она закрыла глаза и закусила губу. — Мы сидим на берегу, я держу ее за руку, и меня переполняет такое чувство… Нет, не могу описать. Я хотел сказать покоя, но это не так, нет! Во мне все кипит, когда она рядом. И еще, с ней я забываю, что я — инвалид. С ней я чувствую себя здоровым.
Вилли замолчал, закинул назад голову и стал смотреть в небо. Тилли показалось, что она теряет сына — боль в сердце стала нестерпимой. Ей и в голову не приходило, что он ощущает себя увечным. Вилли всегда был таким жизнерадостным. Казалось, что он воспринимал недостаток зрения как что-то естественное. Боль в сердце усилилась. Только в эту минуту Тилли, наконец, осознала, что сын покинул ее не сегодня, а гораздо раньше, возможно, после первой встречи с Норин Бентвуд.
— Скажи что-нибудь.
Она не заметила, как Вилли отошел от окна, никак не могла заставить себя заговорить. Он взял ее за руки и взмолился:
— Пожалуйста, не расстраивайся, между нами все по-прежнему. То, что случилось сегодня, не имеет никакого значения. Жаль, конечно, что все так произошло. Если бы Жозефина не была такой бешеной, не было бы никакого скандала. Мне жаль, что я обозвал ее, но я так разозлился, когда она разбила скрипку. И все из-за того, что я отказался ехать с ней к дяде Джону.
Тилли опустила глаза. Просто удивительно, насколько мужчины могут быть внутренне слепы. Сын даже не догадывался о чувствах Жозефины к нему. И пусть лучше не знает.
Когда Вилли подошел к ней, обнял ее и поцеловал, она крепко прижала его к себе и сказала:
— Пойди и помирись с ней. Ей сейчас плохо. — Она не добавила: «Она скоро уедет». На сегодня достаточно и этого.
И вот дверь за ним закрылась. Тилли долго стояла в оцепенении. Непроизвольно она крепко прижала ладонь ко рту, как будто заглушая готовый вырваться крик — ее душа взывала: «Ох, Стив, Стив!» Он был единственной опорой в ее жизни, единственным верным человеком. Ей хотелось опрометью кинуться к нему, броситься на шею и закричать: «Я выйду за тебя замуж, Стив. Я выйду за тебя». Именно в эту секунду обещание, данное умирающему, показалось Тилли глупым и бессмысленным. Почему она не нарушила его раньше, да только потому, что на ее руках было двое детей, потом двое подростков, которые требовали постоянного внимания. Теперь оба уходят из ее жизни, удаляются от нее, как будто собрали все свои вещи, сели в разные кареты и направились в противоположные стороны.
Она обязательно должна увидеть Стива. Может быть, он все-таки не уехал в горы. Если и уехал, она останется и дождется его. Непременно. Когда бы он ни вернулся, она будет ждать. Разве он не ждал ее все эти годы?
Выйдя на лестницу, она позвала Биддла и велела ему оседлать лошадь. Потом прошла к себе в комнату и быстро переоделась. Через пятнадцать минут Тилли уже галопом скакала навстречу своей судьбе. Но она не свернула на почтовую дорогу, как делала обычно, а заставила лошадь перескочить через канаву, затем через низкую ограду и подъехала к каменной стене как раз в том месте, где она была разрушена. Всадница осторожно проехала через разлом и снова пустила лошадь в галоп по равнине, а затем вверх по отрогу холма. На вершине она остановилась, но не с целью дать коню передышку, ей хотелось оглядеться. Вдалеке справа Тилли увидела серебряную змейку ручья, а впереди расстилались возделанные поля. Посмотрев налево, она заметила далеко внизу двух всадников. Одного она узнала сразу, как и его лошадь. Стив ездил на четырнадцатилетней кобыле, которую она сама давным-давно помогла ему выбрать. У кобылы была широкая спина, как раз для тяжелого всадника. Но другая лошадь была стройной, да и сидящая на ней фигура казалась изящной. Она не была совсем юной, эта женщина. Она смеялась, повернув лицо к Стиву. Ветер донес до Тилли ее смех, и сердце снова заныло. Тилли видела, как Стив потянулся к женщине. Тилли не могла разглядеть, что он делал, но ее воображение сразу подсказало: он ее обнимал.
Господи! Она, как во сне, повернула лошадь. В голове звучал вопрос: «Почему ты всегда восклицаешь: "Господи!", когда расстроена? Ты же никогда не молишься, зачем тогда взывать к Нему?» Но она не могла пересилить себя и, подняв глаза к небу, спросила:
— В чем я на этот раз провинилась? — Ей показалось, что ответ донесся со всех сторон: «Ты опоздала. Опоздала».
Норин сидела около ручья и смотрела на воду. Она сидела так уже целый час и уговаривала себя, что подождет еще пять минут и уйдет.
Она прождала десять, пятнадцать минут… В конце концов она встала. И тут же услышала звук приближающихся шагов по сухой траве и учащенное дыхание собаки. Девушка быстро поправила шляпку и стряхнула прилипшую к пальто траву. В этот момент показался Вилли.
— Привет.
— Привет.
— Я… опоздал.
— Да, опоздал.
Он тихо рассмеялся. Любая другая девушка на ее месте наверняка бы не дала такого прямого ответа, а сказала бы: «Ах, это ты? А я только что пришла». Или что-нибудь в этом роде. Он протянул ей дрожащую руку, и когда Норин вложила свою ладошку в его ладонь, юноша почувствовал, что и ее рука дрожит. Он наклонился к ней, и ей на секунду показалось, что кто-то зажег перед ее лицом лампу.
— У тебя новая шляпка, — заметил он.
— Ты ее видишь?
— Конечно. И тебя тоже… Ты очень красивая.
— Нет, — не согласилась она. — Хорошенькая, может быть, но не красивая.