— Вы это, — он обвел взглядом почитателей. И грозно повторил: — Вы это!
— Василий.
Митя попытался перехватить инициативу. Вот ведь козел. Подонок полный. И какого хрена Стадникова в нем нашла. Дура!
Не слушая его, Леков подошел к Суле. Все стояли и чего-то ждали. Похоже, какого-нибудь аттракциона. который вот-вот отмочит их кумир.
Леков медленно повернул голову.
— Пидоры гнойные, — рявкнул он на барышень, явно путая их с кем-то. Мудозвоны.
Он показал трясущейся рукой на Сулю.
— Вот… Вот человек! А вы — кал чистой воды.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Слушайте, козлы.
Одна из барышень хихикнула. Подружка ткнула ее локтем, но поздно.
— Чего ржешь, мудак! — заревел Леков. — Пойдем выйдем.
Внезапно он утерял интерес к девчушке.
— Слушайте, уроды, — голос его сделался торжественным. — Сидим мы с ним в этой, обсер… обсер… Ну там, где люди ночью сидят. С телескопами. Я ему: на хрен же ты у меня фотопластинки помыл? Это я ему так. А он молчит. Потому что не такое говно, как вы. У него этих фотопластинок… — Леков ухватился за пиждак Сули. — Преданно посмотрел ему в лицо. Потом снова уставился на слушательниц. — Много ему их надо. Потому что… Потому что это, эврибади, гений. Он… он звезду новую открыть хотел. — Точно?
Леков уткнулся лицом в Суле в грудь. Отпрянул.
— Гений он. Он звезду открывал. Ему фотопластинки во как были нужны. Когда звезду новую открываешь, до черта фотоматериалов изводить приходтся. А теперь открыл и сюда пришел. А вы, козлы, не врубаетесь. — Он звезду открыл. В созвездии имени XX съезда КПСС. Скажи им! Скажи, астроном ты мой любимый!
Суля брезгливо отцепил пальца Лекова.
— Давай-ка по коньячку.
Суля мотнул головой Мите.
Тот прикрыл глаза.
— По-конь-яч-ку, — пропел вдруг Леков. — Дер-нем-мы-по-конь-яч-ку.
Леков полез к Суле целоваться.
— Родной ты мой. Звездооткрыватель. Star Discoverer.
— Star Maker, — насмешливо уточнил Суля.
— Поняли вы, — заорал Леков удивленной аудитории. — Лав мейкер он. Звезду открыл, козлы вы просто, козлы… И мне ее принес.
— Я принес целых пять звезд, — сказал Суля и достал бутылку.
Леков шумно упал на колени.
— Благодетель! Батюшка. Ваше преосвященоство. Благословите. Исцелите золотушного.
Он пополз к Суле. Тот, не обращая внимание на прихипованный сброд, присел перед этим юродивым на корточки.
— Ладно, проехали. Сейчас поедем.
— Куда? — Леков поднял к Суле опухшее лицо. Взгляд его производил неприятное впечатление. Казалось, Леков смотрит куда-то сквозь Сулю, вдаль. И по фигу ему и Суля, и прихипованный сброд, и гримерка — все, все ему по барабану.
— Звезды открывать. — Суля хлопнул его по плечу. — Так что, едем?
— Летим!
Леков тяжело поднялся с колен.
* * *
Первое, что увидел Леков, проснувшись, были сосны в окне. Черные ветви сосен на фоне серебристого неба. Белые ночи.
Сосны Лекову были незнакомы. И окно тоже. Непривычное оно было. Дома окно было другое. И форточка расположена иначе.
Леков попытался приподнять голову. Ох, ох, ох… Мать твою! Надо поосторожнее.
Интересно, где он оказался на этот раз?
Несмотря на неприятные аспекты подобных пробуждений, Василий всегда умел находить в них положительные стороны. Никогда нельзя было угадать заранее, где ты очутишься.
Лекову приходилось порой просыпаться в очень странных местах. На веранде дома, где пахло сиренью, а по улицам ездили экипажи и ходили чинные люди в котелках. Среди кирпичного крошева, на полу того, что когда-то было спортивным залом школы. Там во дворе, помнится, ревел, надсаживаясь немецкий танк. На теплых трубах, под свинцовым небом, в сантиметре от хорошо смазанных сапог какого-то мудака в шинели. Мудак размахивал маузером и что-то пытался объяснить ему, Лекову. В захламленной донельзя квартире знакомой по прозвищу Маркиза, где пахло красками и скипидаром. Однажды, так вообще — в фарватере канала Герцена на траверзе Института имени Экономики и Финансов, имея в одной руке невиданного размера копченого судачка, а в другой отчего-то спиртовку. Спиртовку пришлось бросить — на дно тянула. А вдвоем с судачком выплыли. Точнее, судачок вынес, как дельфин Нереиду. Леков, правда, в тот раз не удержался, и отплатил черной неблагодарностью: сожрал его во дворе института, под брезгливыми взглядами студентов.
И иные пробуждения были. На спине несущейся во весь опор гнедой кобыле, навстречу каким-то говнюкам. В руке меч, во рту капустная кочерыжка. Почему-то в том пробуждении так принято было — перед боем по капустной кочерыжке вручать.
Вершиной же было пробуждение в шкуре белого носорога. В носороге было хорошо. И на блев не тянуло. Только недолго лафа длилась, появился кто-то с могучей берданкой и носорога завалил. Ох и жутко было после. Мрак, скорбь, многорукие боги похмелья, от которых никуда не спрячешься — ни в метро, ни в катакомбы римские, ни под одеяло — всюду дотянуться своими руками липкими и холодными.
Так где же он на этот раз оказался?
Леков полежал, размышляя и старясь больше головой не шевелить. Затем пришла иная мысль — вспыхнула молнией, высветив главный вопрос: отчего он проснулся?
В комнате темно,
Белая ночь в окно,
Комары звенят…
Что каждый раз служит причиной пробуждения? Одна это причина или же некий уникальный элемент множества причин?
А если исследовать это множество?
Лекову никогда не удавалось исследовать это множество. Даже, пребывая в белом носороге, когда, пощипывая сухую траву саванны он пришел к неожиданному выводу: данное множество является, в свою очередь подмножеством другого множества. Но тогда заявился этот козел на джипе, выстрелил и с мыслей сбил.
Но здесь-то ладно. Никаких джипов, никакой стрельбы. Никаких копченых судачков.
Однако, что-то ведь заставило проснуться?
— Мы-ы, — промычал Леков, вопрошая сосны и белую ночь. — Мы-ы-ы.
Он осторожно выпростал из-под себя затекшую руку. Зашарил вокруг. Нащупал книгу. Поднес к лицу. Ишь ты! Евгений Замятин. Называется «Мы».
Леков открыл книгу и начал читать. Когда он дошел до шестьдесят четвертой страницы, истинная причина его пробуждения обозначилась со всей очевидностью: телефон же звонит где-то. Где-то неподалеку. И давно, гад звонит. Он, Леков, успел и про сосны подумать, и про белую ночь. И шестьдесят четыре страницы «Мы» прочитать, а он все звонит. Во настырный какой.