Огурцов с исугом посмотрел на выходящих из квартиры фанатов. Лишь бы они не в царство мертвых сейчас отправились…
С другой стороны — куда они отправляются выйдя с «квартирника»? В свои мрачные новостройки, которые в конце ноября выглядят еще более уныло, чем обычно? Завтра промозглым утром на работу в воняющем соляркой автобусе? В институты, в которых, в не зависимости от профиля и направленности первой и наиглавнейшей дисциплиной является — что? Правильно. История партии.
В Крым, что ли, махнуть?…
* * *
— Василий, скажи пожалуйста, что это тебя потянуло в официоз?
— Деньги были нужны.
— А если серьезно?
— А если серьезно, то они мне и сейчас нужны.
— Сколько же тебе нужно денег? Только не отвечай, как Шура Балаганов…
— Не отвечу. Мне нужно значительно больше, чем Шуре.
— Зачем же?
— Яхту купить.
— Какую яхту?
— Яхта под названием «Пошли все на хрен». Плавать на ней в нейтральных водах. И на звезды смотреть.
— Хорошо… Василий, а что ты думаешь, вообще, о роке? Меняется ли он у нас? И, насчет Григоровича — он же был, так сказать, одним из первых рокеров, а теперь стал почти эстрадных артистом…
— Отчечественный рок всегда воспринимался как музыка протеста. А когда исчезло то, против чего был протест — тут року и кранты пришли. Потому что настало время переводить рок на уровень высокий музыки. А с этим в России беда. Рок для нас чужд. Как чужд французам и немцам. Рок создавался внутри англоязычной среды. Там он и умрет.
А насчет Григоровича — на самом деле он не был первым русским рокером.
— А кто был?
— Мусоргский.
— Ты любишь классику?
— Да. Очень.
— Литературу тоже классическую?
— Исключительно.
— Твой любимый литературный персонаж?
— Еврейская девушка Любочка Каксон.
— Кто?!
— Ну, помнишь, Яша, песня есть такая классическая. «А Любовь Каксон стороной прошла».
— Хм… Ясно. Скажи, если тебе так нравится еврейская девушка, хи-хи, Любочка, то что тебя так привлекает в славянской теме? В твоих новых песнях явстенно прослеживается…
— А фиг его знает. Ничего меня особо не привлекает. Я пою то, что чувствую. И как чувствую. Портвейна дай, а? В горле пересохло.
— Последний вопрос. Как ты назовешь своего будущего сына. Или дочь? Вообще, какие у тебя любимые имена?..
— Гитлеркапут.
— Как-как?
— Гитлеркапут. Если у меня родится сын, я назову его Гитлеркапут. А что — очень патриотично. В духе времени и истории нашей страны. Гитлеркапут Васильевич Леков. А?
* * *
Где-то в глубинах космоса, в абсолютной тишине, среди светящихся шлейфов ионизированного газа беззвучно умирала звезда.
Вакуум был в этой области исключительно богат, породив обширные водородные облака, что протянулись на десятки световых лет.
Сквозь облака пробегали гравитационные волны тревожа атомы водорода и подталкивая их друг к другу, создавая сингулярности. То тут, то там плотность водорода становилась больше. Другая случайная волна вскоре разрушала сингулярность, отгоняла атомы один от другого. Или не разрушала…
Волна кайфа все нарастала, обволакивая и унося куда-то…
… Когда плотность и масса сингулярности достигали некоторого предела, сингулярность, собственно, переставала был сингулярностью. Точнее, не переставала быть, а теряла право так называться. По достижению критического предела сингулярность становилось протозималью, гравитационное притяжение которой стягивало к себе вещество из прилегающих районов облака. Постепенно формировалась протозвезда…
Тишина. Лишь ритмический шорох дыхания.
Хорошее слово: ПРОТОЗВЕЗДА. PROTOSTAR. Многозначительное. Протозвезда экрана. Голливудская протозвезда. Рок-протозвезда. Мы все — прото-. Потому что звездами будут те, кто придут после нас.
… Давление внутри протозвезды нарастало. Растет и температура. Молекулярная фаза. Металлическая фаза. Температура растет. И вот наконец реакция термоядерного синтеза. Родилась звезда…
Чей-то голос, искаженный, будто воспроизводимый на малой скорости. И оглушительно громкий, бьющий по ушам…
Леков приоткрыл глаза. Он сидел. Под спиной было что-то жесткое.
— Ты кто?
— А ты где? — вопросом на вопрос.
— Маркиза?
— Нет, блин, папа римский. Козел ты, Васька.
— А ты чего тут делаешь?
— Ничего себе! — возмутилась Маркиза. — Он еше спрашивает!
Леков пошевелился. Под пальцами тихо зазвенела струна. Он сидел на полу, застланном газетами, привалившись к заляпанной известью стремянке. На коленях у Лекова лежала гитара.
— Хорош, — хмыкнула Маркиза. Она устроилась на диване и оттуда наблюдала за Лековым.
— И давно я тут? — спросил Леков.
— Порядком. Звонок в дверь — ты. Двух слов связать не можешь. Стоишь, как столб, лыбишься тупо. Потом зашел, гитару взял и на пол сел. Я тебе говорю, куда, мудило, грязно там. Побелка, не видишь что ли. А тебе все по барабану. Сидишь, наигрываешь что-то. Потом перестанешь, а потом снова наигрываешь. Чем это ты так?
— А фиг знает, — беззаботно отозвался Леков. — Колеса какие-то. Уносит с них классно.
— Уносит его, козла. Стадникова знает, куда ты поперся?
— Не-а. Я и сам не знал. — Леков усмехнулся. — Ладно, хорош трендеть. Жить надо на полную катушку.
— На хуюшку. Знаешь, что я тебе, Васька, скажу. Ты попросту жизни боишься. Отсюда все твои половецкие пляски. Выкрутасы идиотские.
— Скажешь тоже. — Леков помотал головой. Подташнивало. Перед глазами все плыло.
— А хрена лысого тут говорить. Это же видно.
— А ты сама-то не боишься? — Леков с усилием отлепился от стремянки и встал. Качнулся.
— Тоже боюсь. Жизнь — страшная штука. Но я себя в руках держу. А ты нет. И в этом разница между нами. — Маркиза сурово обхватила руками колени.
— А чего ты тогда, после «сейшена» так быстро свалила? Погудели бы вместе.
— С тобой после «сейшака» только и гудеть было. Тебя же с квартиры той до автобусной остановки волоком тащить пришлось. — Маркиза хмыкнула. Правда, мне это в тему вышло. Я тебя на этого здорового погрузила, как его, Ихтиандра, а сама скипнула.
— А чего скипнула-то?
— Да он клеится ко мне начал с недетской силой. А мне не в кайф вдруг все стало. Кстати, ты за эти свои гастроли с Лукашиной бабок-то огреб?