— Как хочешь.
— А ты как хочешь?
— Мне с тобой интересно. Ты, кстати. так и не рассказал, что ты сейчас делаешь.
— Я? Пишу новое произведение. Роман века.
— О чем же?
— Обо всем. О тебе, в частности.
— Обо мне?
Глаша села на постели.
— Интересно. Ты же меня сегодня в первый раз увидел. Точнее, заметил. Что же ты обо мне можешь написать?
— Там есть девушка очень на тебя похожая. И ее, представляешь, тоже зовут Глашей. Я как услышал твое имя, так и опух сразу. И внешне… Получается, что я все время о тебе думал, представляешь?
— Бывает, — покачав головой ответила Глаша. — Всякое бывает. Так что же там, в романе твоем?
— Там все… Знаешь, я, ведь, раньше детективы писал.
— Знаю. Читала кое-что.
— И как тебе?
— Нормально. Вполне. Даже занимательно.
— Вот… Занимательно. И деньги шли хорошие… Поднялся на этом деле. А потом так достало. Вот, решил написать книгу о Ленине.
— О ком?!
Глаша хихикнула и повалилась на спину.
— О Ленине. Только не так. как все совки писали. А так, что там и мы фигурируем…
— Мы — это кто?
— Мы. Мои друзья, все, короче. говоря, кого я знаю. Или знал. Книга о времени. Время — оно относительно… Для меня многие из тех, кого уже нет, они более реальны, чем те, кто рядом ходит… Вот об этом. Но сложно, мне сейчас, честно говоря, лень в теорию вдаваться.
— Конечно, — сказала Глаша. — Лень. А мне на работу вечером сегодня мне не лень. Нереальный ты, Саша. Все вы…
— Кто это — «мы»?
— А, вот, как ты сказал — ты и твои друзья. Нереальные у вас мир отдельный, свой, который с реальным миром почти не пересекается. Вы в нем и живете, ничего не замечаете из того, что рядом с вами происходит. Я же в этом клубе много кого видела. И писателей, и артистов, и музыкантов… Совершенно параллельное существование. Мне с вами скучно бы было. Я бы ни с кем из вас жить не смогла.
— Да почему же — нереальный? Что ты знаешь-то обо всем этом? Это самая настоящая реальность и есть. Там такие люди, в шоу-бизнесе… Такие бабки крутятся… Там людей могут замочить в два счета. Или — звездой сделать в неделю. Я столько историй могу рассказать, ты с ума сойдешь. И все они реальны. По-настоящему. Ты меня удивляешь, Глаша. Надо же такое сказать «нереальный». Хм…
Огурцов вдруг понял, что вся его сегодняшняя злость была вызвана той самой мыслью, которую неожиданно озвучила официантка из клуба «Зомби» по имени Глаша. Он не мог, не хотел себе признаться в том, что последнее время подсознательно ощущал то, о чем сейчас услышал от девушки, с которой провел ночь — ощущал полную нереальность собственного существования.
— Мне тоже лень в теорию вдаваться, как и тебе, Сашенька. Но я реальный человек. Это вы умеете деньги из воздуха делать, а я — нет. Я своим горбом зарабатываю себе на хлеб и сыну своему… А вы- нет, я ничего плохого сказать не хочу… Писатели должны писать, певцы — петь… Только у вас все не так. Вы словно фантомы. Словно призраки какие-то. И чувства ваши — на девяносто процентов выдумка. Вы заигрались, ушли в свою тусовку, заперлись в ней. А вне тусовки вы беспомощны, даже не как дети, а как… Как… Чуть что — спиваетесь, в наркоту падаете, еще что-нибудь с вами происходит. Мужики, вроде взрослые, сильные. А истеричные как бабы. Слава вам нужна. Слава, популярность, внимание… Ты вот про Мишу спрашивал. Миша — он сильный мужик. За это я его и люблю по-своему. На него опереться можно. А на кого из вас можно опереться? Вот ты бы на его месте — истерику мне бы закатил, стал бы с балкона бросаться, самоубийство разыгрывать — как же, его девушка трахается с кем-то там…
— Так ты его девушка?
— Вот, видишь, тебя уже зацепило. Уже глазки расширились. Могла бы тебе и не говорить… Нет, Саша, я не его девушка. Мы с ним просто дружим. Потому что я — тоже сильная. А он силу уважает. И тебя сильным считает. Хотя… Он в людях очень хорошо разбирается. Может быть, уже и не считает.
— Ты меня не знаешь совсем, — сказал Огурцов. — Почему ты думаешь, что я — истеричный слабак?
— Не знаю… Может быть, я и ошибаюсь. Только, я повторяю — навидалась я вашего брата на своем веку.
— Спиваемся мы, значит… Зато весь остальной народ не спивается. ехидно заметил Огурцов, чтобы только что-нибудь сказать…
— Ладно, Саша… Давай не будем об этом. Иди ко мне.
«Провокаторша, — подумал Огурцов, залезая под одеяло и целуя глашины губы. — Настоящая провокаторша.».
— Так мы увидимся еще, — успел спросить он перед тем, как снова погрузиться в неистовую нирвану. — Глаша? Увидимся?
— Ты мне роман свой принеси почитать, ладно? Вот этот. Который про Ленина.
— Конечно. Только он еще не написан.
— А когда…
— Вот я его в данный момент и заканчиваю, — сказал Огурцов. — Вот сейчас… Сейчас…
Самая большая трагедия моей жизни — это смерть Анны Карениной.
С. Довлатов
— Вставайте, приехали.
Огурцов открыл глаза. Он лежал на аккуратно застеленной полке, на хрустящем от крахмала белье. На столике перед ним стояли три, нераскупоренные бутылки коньяка, две картонные пачки с дорогим соком, на блюдечке горка ломтиков копченой колбасы, на другом блюдечке — угнездился крепенький пупырчатый лимон с синим лейблом на крутом бочке. Огурцов пошевелился, поднял голову и увидел, что он лежит на неразобранной постели не просто в костюме и пальто, но и в ботинках. Вот так нынче ездят в Москву известные писатели.
— Очухался? — приветливо спросил его неизветный мужчина.
— Если проснулся в ботинках, значит вечер удался, — вяло пошутил Огурцов.
Неизвестный мужчина хохотнул.
— Да уж, у тебя-то, точно. Я, признаться, завидую. Сам-то я на подшивке… Ну ладно, сосед, удачи тебе.
В принципе, Огурцов мог бы вспомнить, кто этот добрый человек, но вспоминать было лень. Дверь купе аукнула, щелкнула задвижкой и неизветный сосед навсегда исчез из жизни видного писателя Огурцова.
Он посмотрел в окно. По перрону шли люди с отвратительно озабоченными или, что еще хуже — с тошнотворно-радостными лицами. Некоторые же были просто омерзительно беззаботны. Огурцов открыл бутылку, сделал большой глоток из горлышка, вздрогнул от ужаса перед наступающим днем, потянулся к колбасе и, поняв, что не хочет ее, взял лимон и отрыз от него приличный кусок.
Сумка валялась под столиком. Огурцов сунул в нее две непочатые бутылки, взял в руку начатую и вальяжно вышел из купе.
— Всего доброго, — стараясь улыбнуться, сказал он чудовищно некрасивой женщине в убогой форме железнодорожницы. Та не ответила, но сделала такую гримасу, словно собиралсь смачно плюнуть себе под ноги.