Лантхильда вздрогнула. Он прошептал ей в ухо: «Тише, тише…» и тут же коснулся губами уха.
Он боялся ее спугнуть. Прикасался к ней так бережно, будто она была бабочкой, которой ни в коем случае нельзя повредить пыльцу.
Медленно запустил руку под пододеяльник. Она вцепилась было в края, но тут же выпустила. Провел рукой по маленьким грудям, ощутил под ладонью прохладные соски. Сердце у нее билось учащенно. Все-таки боится. Отважная маленькая Лантхильда. Пришла ночью к чужому взрослому дяде.
Ну зачем мне это? Что, своих баб нет? Зачем еще эта девочка? Жениться обещал… Жених…
В ее доверии было что-то невыразимо трогательное. Он даже не подозревал, что кто-то может так доверчиво к нему отнестись. И до последнего момента делал все, чтобы это доверие не разрушить…
Сигизмунд проснулся поздно. Было уже светло. Лантхильды рядом не было, пододеяльника — тоже. Не сразу сообразил спросонья, что лежит в «светелке», а сообразив, вдруг затревожился: все ли хорошо. Но тут же услышал, как Лантхильда возится на кухне. Гремит какими-то сковородками, заунывно распевая.
Можно начинать новый день. Он оделся, вышел. На двери победно красовался пододеяльник с безобразным кровавым пятном. У Сигизмунда запылали уши. С деревенской непосредственностью девка оповестила о своем торжестве.
На кухне Лантхильда сияла, как медный грош. Волосы, гляди ты, заплела по-новому: вокруг девкиных ушей покачивались две богатые «баранки». Обычай, видать. Бабой себя теперь считает.
При виде Лантхильды Сигизмунд расплылся в глупой улыбке. Подошел, поцеловал. Она бойко затараторила, что-то рассказывая — видно, досконально разъясняя, что именно собирается готовить на завтрак.
Сигизмунд уселся за стол, стал смотреть, как Лантхильда возится. Она поставила перед ним на стол тарелку с кашей, сама села напротив — принялась смотреть, как он ест.
— А ты? — спросил он.
Она помотала головой, улыбаясь. Смотрела влюбленно.
Сигизмунд вдруг почувствовал, насколько легче ему стало общаться с Лантхильдой. Как будто ушло то темное, что он загонял внутрь себя, прятал.
После завтрака слушал, как Лантхильда в гостиной тарахтит по озо — рассказывает неведомым слушателям о случившемся. Доскональный отчет дает. Эх, понимать бы еще, что она там про него рассказывает!
Лантхильда положила, наконец, трубку, и тут же требовательно зазвонил телефон. Удивительно, как по звонку можно догадаться, кто звонит. С дурным предчувствием Сигизмунд снял трубку. Предчувствия немедленно оправдались.
— Что это у тебя вечно занято? — спросила Наталья. — Я уже сорок минут дозвониться не могу.
— Мое озо открыто для мира, — сострил Сигизмунд. Ему хотелось что-нибудь откаблучить эдакое.
Наталья никак не отреагировала.
— Ты можешь хоть раз в жизни сделать что-нибудь нормально? Ты прямо как маленький! О чем ты только думаешь? Что там твоя лахудра с Ярополком сделала?
— А что она с ним сделала? — удивился Сигизмунд.
— Да уж тебе видней, что. Науськал свою полоумную шведку. Нарочно, да? Чтобы больше с сыном сидеть не просили? Не так уж часто тебя и просят… У тебя-то желания общаться с ребенком нет, это понятно, ты вообще не отец…
— А кто? — удивился Сигизмунд.
— Ты кобель. И имя тебе кобель. А касательно остального — не строй иллюзий. Из-за тебя, идиота, Ярополк полночи уснуть не мог. Сам-то, небось, дрых, как скотина.
— А чего он уснуть-то не мог?
— Что она ему наговорила?
— Сказку рассказывала… шведскую. То есть, норвежскую…
— Про трансформеров, да?
— Нет, про одного покойника… — брякнул Сигизмунд. — Короче, про викингов. Историческое. Я, впрочем, толком не понял. Она по-норвежски тарахтела.
— Ты не понял, а Ярополк, значит, понял? Он что, по-твоему, полиглот?
— Слушай, — сказал Сигизмунд, — у тебя есть уникальный шанс во всем разобраться и задать все вопросы. — Он повернулся к девке и громко сказал, протягивая ей трубку: — Лантхильд, тебя.
Та взяла трубку. Послушала. Слышно было, как Наталья там разоряется. «Лицемерка!.. Втерлась в доверие!.. Думаешь, не раскусили!..»
Идентифицировав голос, Лантхильда визгливо понесла. Мелькали знакомые слова: «двало», «срэхва»… Как понял Сигизмунд, Лантхильда Наталью даже не слушала. Она вела диалог одна. Ее речь состояла из потенциальных реплик Натальи и достойных ответов самой Лантхильды. А Наталья, не слушая, видимо, орала свое. Наконец, она бросила трубку. Лантхильда покричала немного в пустое озо и тоже положила трубку. Пожала плечами, подняла на Сигизмунда глаза и застенчиво улыбнулась.
Сигизмунд набрал номер Натальи и иезуитски сказал:
— Слушай, Наталья, ну что мы с тобой как кошка с собакой. Даже поговорить нормально не можем.
В трубке тяжко молчали. Потом пошли короткие гудки.
* * *
События минувшей ночи взволновали Сигизмунда сильнее, чем он мог предполагать. Он был счастлив, растерян, смятен. Неожиданно он ощутил острую потребность побыть в одиночестве. Чтобы успело осесть все то, что поднялось вдруг со дна души.
Он включил Лантхильде телевизор — там нескончаемой чередой шли мультфильмы
— поцеловал ее в макушку. Взяв кобеля на поводок, вышел из дома.
Его встретил удивительно светлый, мягкий белый день. Двор утопал в мягком снегу. В белесом зимнем небе как-то особенно празднично светились золотые купола и кресты Спаса-на-крови и Казанского собора.
Деревья чернели под снегом. Наглый «фордяра», перегородивший двор, превратился в сугроб: сверху наросла здоровенная шапка, стекла все были залеплены.
Сигизмунд и пес долго бродили вдоль канала. Праздничный город дремал, опившись и объевшись. В сугробы вмерзли горла пустых бутылок. Лед канала был усеян картонными трубками от петард, сигаретными пачками, банками из-под пива и лонг-дринков.
Несмотря на загаженность, Петербург был по-прежнему холоден и спесив. Хотелось грезить, слагать стихи, убивать процентщицу — всего разом.
Как неожиданно все обернулось!.. А неожиданно ли? Да ерунда. Все к тому и шло. Чуть ли не с первого дня шло.
…Будь американское кино с большой голливудской соплей, сразу бы раскусил, что преподносят ему «love
—story». На лицензионной кассете. Какой-нибудь безмозглый ковбой в шляпе, индианка из Трясины Утопшего Бизона (ха-ха), зрители уже давно все поняли, один только ковбой — в силу врожденной безмозглости — еще ничего не понял… Уже до индианки дошло, а ковбой все еще на лошади скачет — сублимирует.
Хорошо. В американском кино все просто. Индианка стремительно натурализируется. А в этой стране Трех Толстяков? Паспорт, страховой полис, работа, в конце концов. Конечно, времена железного тирана миновали. Без паспорта не сажают. Но не лечат и работу фиг найдешь. Теперь все умные.