— Да тут дело вышло… Одна, в чужой стране, по-нашему не понимает. Сюда с дядей приехала, а дальше дяде надо было срочно возвращаться… У них, понимаешь, два сейнера, на одном дядя ее ходит. На втором — папаня. С этим вторым сейнером, он у них «Валькирия» называется, какие-то неприятности случились. В общем, папашка ее на два дня задержался… А эта здесь бесится, боится… Думаешь, мне легко было два дня по разговорнику жить? «Где здесь сортир, плииз?»
Наталья вдруг фыркнула:
— Представляешь, я прихожу забрать спортивный костюм, а тут вылазит какая-то белобрысая растрепа и давай вопить. На каком-то китовом диалекте… Бедная девочка, одна в чужой стране, среди наших-то бизнесменов, они же даже руки даме подать не могут толком, сморкаются пальцами — аристократия духа, новые русские, гарварды закончили, «фрак и престижный офис напрокат»… А ты с ней уже?..
— Ты норвежцев не знаешь. У меня с ее отцом серьезный бизнес. Может, это мой последний шанс выплыть.
— В этом… как его… остзеендском лове селедки, — беззлобно съязвила Наталья. — А она что, девственница?
— Мне почем знать? Я ее, извини, не проверял.
— Точно девственница. У нее на морде написано. Вот такими буквами. Так орать только девственницы умеют. От нерастраченной любви.
— Любовь — это неприличный голый секс, — высказался Ярополк.
Сигизимунд подавился хохотом, а Наталья онемела. Сигизмунд спросил:
— Это ты его научила?
— Меня жизнь научила, — с важным видом отозвался Ярополк.
— Отвратительный сад, — сказала Наталья, наклоняясь вперед, к Сигизмунду. — Воспиталка, по-моему, попивает. И контингент ужасный. Слова всякие неприличные…
— Меня тоже невинности в шесть лет лишили, — сказал Сигизмунд. — На даче, в Лужском районе. Старшие ребята собрали нас в сарае и обучили мату.
— С тех пор ты недалеко продвинулся, — заметила Наталья. — Сигизмунд, я хочу Ярика в другой садик перевести. В частный.
— Почем?
— Там английский для детей, знаешь, через игровую деятельность и всякие поделки… И ритмика с хорошим специалистом для пластического развития.
— Почем, я спрашиваю?
— Триста сорок.
— Наталья. Давай-ка лучше пользоваться социальными благами… Ты у нас мать-одиночка со льготами…
— Я — мать-одиночка?! Да ты знаешь, что если бы мы в свое время не расписались, то я платила бы половину за детский садик, а так с меня дерут по полной стоимости…
— Почему? — поразился Сигизмунд.
— По кочану! Ребенок рожден в законном браке — и все! Если бы мы не развелись, а просто ты бы гробанулся где-нибудь, я бы ни гроша льгот от этого государства не видела. Не надо было нам расписываться… Все из-за тебя. Заладил, как красна девица: «Всђ только после свадьбы». Вот и получили по полной схеме… после свадьбы…
— И что из всего этого следует?
— На сейнере за поручни держись покрепче. И пиво с тестюшкой попивай только на берегу.
— Он мне не тестюшка. У него дочка через месяц замуж выходит.
Наталья одарила Сигизмунда пронзительным взором через зеркальце.
— Да?
Сигизмунд видел, что она не верит ни единому слову.
— Да, — твердо кивнул он. — Они мне фотографию показывали.
— И как женишок?
— Рыжий, красномордый, ну — норвежец. Олав.
— Небось, селедкой пропах.
— Нет, он юрист. По строительству. В Осло живет.
Неведомым образом «юрист» Наталью убедил. Она перестала сверлить Сигизмунда ехидным взглядом.
— А отца-то как зовут?
— Хальвдан, — не подумав, брякнул Сигизмунд. — Трюггвассон.
— А мне ПРИЛИВКУ сделали, — снова ожил Ярополк.
— Что сделали?
— ПРИЛИВКУ. От всех болезней. Под язычок сладенькое, как конфеточку. Но мы все равно боялись.
— Чего боялись-то?
— Уколов.
— Так вам же не делали уколов.
— А мы боялись…
— Ярополк, ты хочешь поскорей приехать к бабушке? — спросила Наталья. За окном уже мелькали «корабли» — дружная семья подъезжала к проспекту Луначарского.
Сигизмунд увидел табличку «ул.ВАВИЛОВА» и вздрогнул. Померещился Вавила. Подумалось мельком о Лантхильде — как она там одна. Опять оставил ее на целый день.
— Я хочу к бабушке, — заявил Ярополк.
— Почему?
— Ну, там подарки. И кошка.
* * *
Ярополк, являя детсадовскую выучку, ловко расстегнул пуговицы на шубке. Остального сделать ему не дали: бабушка и дедушка налетели на внучка, распеленали его и раскутали, вынули из шапок-шарфов, из ботиночек и шубки, из кофточки и рейтузиков, потащили мыть ручки. Сигизмунд и Наталья остались предоставленными самим себе, среди вороха детской одежды.
Сигизмунд с подчеркнутой галантностью снял с Натальи шубу. Водрузил на вешалку.
— Эк тебя норвежцы вымуштровали, — заметила Наталья. — Запад! Раньше бы ни в жизнь не догадался.
— Это все лофтзеендский лов трески, — сострил Сигизмунд. — Там и не такому обучишься.
Дальше все покатило по наезженной колее. Вступив во владение несколькими ублюдочными трансформерами, Ярополк тут же оторвал у одного из них ногу (прочие Наталья прибрала в сумку — пусть ломает дома). Затем отправился играть с кошкой. Был оцарапан. Громко ревел. Бабушка держала его на ручках и вытирала слезки. Дедушка уговаривал скушать конфетку или яблочко.
Орало ого. Разговоры приходилось вести, перекрикивая ого. Родители Сигизмунда интересовались здоровьем и пенсией родителей Натальи. Наталья отвечала, что ее родители нормально. Родители Сигизмунда передавали привет родителям Натальи. Наталья говорила, что непременно передаст.
Какой Ярополк стал большой. На кого он теперь похож? Раньше был похож на мать Сигизмунда. А теперь… пожалуй, на отца. Или на отца Натальи? Да, что-то есть. Ярик, встань ровненько, подожди минутку… Да, Сигизмунд, правда, он похож на отца?
— Выключи ты это ого, — не выдержал Сигизмунд. — Где у тебя оготиви?
Мать, по счастью, не расслышала. А Ярополк сказал:
— Не, пап. У них без этой, без тиви…
Сигизмунд быстро замял разговор. Он не ожидал, что ребенок поймет.
Расспрашивали Наталью. Как живется бюджетникам? Задерживают ли зарплату? У нас вот соседке снизу, Марии Пантелеймоновне, задержали на полгода. Мы уж ей говорим: вы бы уходили с работы, Мария Пантелеймоновна, что вы туда таскаетесь, все равно ведь не заплатят. А она все ходит, надеется…
Сигизмунд сказал, оторвавшись от студня:
— Марии Пантелеймоновне это государство задолжало не за полгода, а за полжизни.