Ой-ой-ой. «СЛАВА КПСС!» Куда же это мы попали? Вернее — КОГДА?
Впечатление от Садовой было сопоставимо с ударом сковородки по физиономии. По улице шли «польта». Молодые, старые, средних лет. Серые, черные, коричневые. Суконные, какие-то сиротские. В руках покачивались тяжеленные «дипломаты». Женщины с убогим кокетством вихляли клетчатым «полусолнце-клешем». Сигизмунд, конечно, помнил эти приталенные пальто на однокурсницах. Тогда это казалось очень женственным.
В сгущающейся серости ноябрьских сумерек пронзительно и безотрадно желтели облупленные стены домов. Стыл голый асфальт. Обостренно не хватало пушистого снега.
Направо, в направление площади Мира, — как легко на язык вернулось это название, — уже маячила уродливая конструкция шахты метрополитена. В каком же году она появилась? Кажется в 84-м. Или в конце 83-го?
На проводах и фонарях тряпками обвисли красные флаги.
Несколько минут Сигизмунд молча стоял, привыкая. С ужасающей стремительностью возвращались, заполняя мозг, прежние названия. И прежние навыки.
Скользнул глазами по фасадам — не мелькнет ли портрет нынешнего любимого вождя? Потом осенило: газеты. Купить, что ли, в «Союзпечати» какую-нибудь «Ленинградскую правду» или «Вечерку»… Полез в карман, вытащил полторы тысячи… Тотчас спохватился. Торопливо запихал назад. И вовремя. Сзади Сигизмунда похлопали по плечу.
Мент. Лейтенант. Неразборчиво пробормотал что-то. Сигизмунд уловил:»…документики». Тут же прошиб холодный пот. С трудом совладав с собой, полез в карман куртки — вроде, паспорт там был.
Паспорт там и был. Хорошо хоть паспорт действительный — такие в семидесятые годы выдавали. Да только вот гражданство подкачало. Вклеено было в серпастый-молоткастый, что является товарищ такой-то гражданином России.
Мент взял паспорт, вперился взглядом во вкладыш.
— Фарцовщик, — донеслось до Сигизмунда.
— А эт-то что такое? — Мент ткнул во вкладыш.
— В нашем посольстве в Гондурасе вклеили, — услышал Сигизмунд собственный голос. — Я за границей получал. Родители там работали… Геологи.
А у самого в голове лихорадочно вертелось: только бы вернул! А то дернет Анахрон назад, в конец девяностых, и объясняйся там без паспорта в ментовке: мол, потерял… лет пятнадцать тому назад… ваш один взял, еще при Совке… Нет, в каком точно году, не помню, товарищ капитан. То есть, господин капитан. Ах, я такой рассеянный, такой рассеянный, можно мне новый паспорт сделать?
Мент закончил любоваться вкладышем, быстро перелистнул на прописку, удостоверился. Похлопал паспортом по ладони. С огромным подозрением посмотрел на Сигизмунда. Нехотя вернул ему паспорт и зашагал прочь.
Сигизмунд перевел дыхание. Хорошо, что мент не стал сопоставлять год рождения с внешностью Сигизмунда. Да и то обстоятельство, что вторая фотография уже вклеена… Так какой все-таки год?
А год на дворе оказался оруэлловский. 1984-й. У кормила, пошатываясь, стоял ветхий старец Черненко. Последние вялые судороги Совка, наиболее тупое и скудоумное время.
Заканчивалось 14 ноября 1984 года. Сигизмунд брел по Садовой, не переставая изумляться тому, в какое серое время он, оказывается, жил. Глазу постоянно не хватало ярких пятен, ставших уже привычными. Красного, правда, наблюдался переизбыток…
Лица в толпе тоже были иными. Куда больше евреев и куда меньше кавказцев. Один южный тип за минувшие тринадцать лет почти полностью сменился другим. Теперь поневоле начинаешь жалеть о евреях — может быть, они были пронырливы, но тихи, интеллигентны и мирны. Чего нельзя сказать о пришедших им на смену.
И на всех встречных лицах — независимо от национальности — жуткая совковая штамповка. Оказывается, и это почти ушло! Исчезло — Сигизмунд не успел даже отследить, когда именно — неизбывное выражение терпеливой покорности, которое выделяло советского человека в любой толпе, в любой точке земного шара.
Господи! Неужели именно эти годы остались в памяти Сигизмунда как лучшие в его жизни? Ему было тогда двадцать четыре…
Даже если бы Сигизмунд и встретил сейчас самого себя, то вряд ли узнал бы. Наверняка таскал тогда что-то серое, маловыразительное. И морду имел скучную, совковую.
Прошел галереи Гостиного. Там роились безликие оголтелые толпы — давали какой-то дефицит. Сапоги, наверное. Или нейлоновые куртки.
Вышел на Невский. А Невский уже и тогда был болен. Невский заболел в конце восемьдесят второго года. Что-то случилось с ним неуловимое, словно хворь какая-то одолела.
А в голове будто таймер тикает: В ЭТОМ ВРЕМЕНИ, СТРЫЙКОВСКИЙ, У ВАС ПОЧТИ НЕТ ВРЕМЕНИ!
И чем больше удалялся Сигизмунд от дворика с промерзшей песочницей, тем сильнее напрягались незримые нити, тем труднее было Анахрону удерживать его в восемьдесят четвертом.
Пассаж. На крыше соседнего дома — реклама кинотеатра «Молодежный»: там шел фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром — любимцем публики. Книжный магазин «Ленинград», всегда полупустой. Елисеевский. Конечно, очереди. Магазин «Подарки». Без рекламы «LANCOME». Улица Толмачева, перетянутая красным лозунгом с призывом «ЛЕНИНГРАДЦЫ! ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ…» что-то там, не дочитал, прошел мимо. Дом Пионеров с огромной доской почета и фотографиями ТАСС. Аничков мост с позеленевшими конями. Красное здание дворца Белосельских-Белозерских, оно же Куйбышевский райком партии. Красный флаг на крыше. На противоположной стороне — Дом Журналиста. Еще один красный флаг. В окнах большие снимки каких-то производственных сцен. Магазин «Океан», острый запах рыбы. Проходя, Сигизмунд привычно поморщился.
Невский непривычно чист. На асфальте — ни банок, ни сигаретных пачек, ни дурацких упаковок от дешевых сладостей. Невский непривычно сер и тускл. Ни дебильной рекламы, ни праздничных витрин.
Очень много военных. Военные тоже серые, безрадостные какие-то. Война в Афгане еще идет.
Улица Рубинштейна, уходящая направо. Малый Академический театр, а чуть подальше — Дом народного творчества. С ленинградским рок-клубом.
«Гастрит». Запах солянки. Пьяноватые мужчины. А народищу! Стопроцентной окупаемости было заведение.
Кинотеатр «Титан». Дорогой был кинотеатр, вспомнил вдруг Сигизмунд. Везде билеты на вечерний сеанс стоили пятьдесят копеек, а в «Титане» — семьдесят. А зал неудобный — кишка.
На миг Сигизмунд запнулся у афиши. А фильмец-то там шел — «Бал». Помнит Сигизмунд этот фильмец. Очень даже помнит.
Кинотеатр «Знание». Там по пьяни хорошо отсиживаться было. Крутили старые немудрящие ленты. А стулья там были как на детских утренниках, хлопающие. И почти все — с оторванным коленкором.
А из дверей «Октября» вьется длинный, полубезнадежный хвост очереди.
А как, оказывается, человек отвыкает от очередей! Наверное, это было первое, от чего Сигизмунд отвык, едва лишь грянула перестройка. Интересно, на что они так рвутся? Иностранное что-то крутят, не иначе.