— Понимаю, — проговорил Сигизмунд. И подумал почему-то о дедовском гараже.
— Для человека, живущего в родоплеменном обществе, поддаться — как вы говорите — Черному Солнцу, так же бессмысленно, как вдруг взять да сжечь на поле собственный урожай. Другое дело — индивидуалист. Он один. Он неповторим. И в тот миг, когда он ясно понимает, что его уход, его самоуничтожение ничего не нарушит в мировом порядке вещей…
Она замолчала.
— Вы историк? — спросил Сигизмунд. Он не хотел показать, что ее слова задели его, и поспешил сменить тему.
— Почему вы так решили? — Она улыбнулась.
Он пожал плечами.
— «Родоплеменные отношения»…
— Прямо Фридрих Энгельс, да? «Происхождение семьи, частной собственности и государства»?
Сигизмунд прочно забыл и Маркса, и Энгельса, и происхождение семьи… Своя-то бесславно развалилась, а тут…
— Я лингвист, — сказала Вика. — Специализируюсь на древнеисландском.
— А, — сказал Сигизмунд. Он с трудом представлял себе, зачем это нужно — древнеисландский. — На этом языке сейчас говорят?
— Нет, он мертвый.
— А много специалистов по этому языку?
— Его изучают в университетах на кафедрах германистики, но больше для общего развития. Специалистов, конечно, немного… — Она помолчала еще немного и вдруг глянула ему в глаза с предельной откровенностью. У нее были холодные, почти стальные глаза. — Простите, вы вчера говорили на каком-то языке…
Сигизмунд смущенно улыбнулся.
— Это опера такая была, вы, наверное, не помните… «Иисус Христос — суперзвезда». Просто у меня английский такой…
— Нет, «Jesus Christ» я узнала… На другом. — Она помялась. — Вы меня сперва из кухни выпускать не хотели… Потом собака с моей шапкой бегала…
— Это он так играет, — сказал Сигизмунд. Теперь ему стало неудобно еще и за пса.
— Вы с кем-то разговаривали по телефону, — продолжала Вика, — а я вошла случайно… Я за собакой вбежала… Волей-неволей подслушала… Извините, я не хотела, страшно неудобно вышло… Чисто профессиональное любопытство… Я германист все-таки… И язык германский — явно германский… А я его не узнала, не смогла идентифицировать…
Некоторое время они сидели и, как два благовоспитанных самурая в японском историческом боевике, усиленно извинялись: Сигизмунд — за то, что обматерил и взашей вытолкал, Вика — за то, что какие-то интимные речи подслушала и желает теперь знать подробности…
Наконец настало время отвечать. На прямой вопрос трудно было не дать прямого ответа. И тянуть с этим больше не удавалось.
Сигизмунд побарабанил пальцами по столу и сознался:
— Я не знаю, что это за язык.
Повисло молчание. Что называется, мент народился.
Потом Вика очень осторожно осведомилась — будто лед пробовала, не треснет ли под ногой:
— То есть как — не знаете?
— Ну так… У меня знакомая была… Она говорила на этом языке. Других языков не знала. От нее и набрался слов… Объясняться-то как-то надо было…
— Это вы ей звонили? — спросила Вика и тут же смутилась. — Извините…
— Нет, — сказал Сигизмунд и смутился еще больше. — Это я в пустую трубку говорил. — И пояснил: — По пьяни. По пьяни чего только не сделаешь…
— А эта ваша знакомая — она откуда?
— Не знаю.
Вика подумала немного и вдруг решилась:
— Это та девушка, которая пропала?
— Вам Анастасия рассказывала? Да, она.
Вика подумала, покусала нижнюю губу.
— Вы знаете, я не из пустого любопытства спрашиваю. Может быть, мы сумеем ее разыскать… Для начала нужно бы все-таки установить, на каком языке она говорила. Думаю, я сумела бы это сделать.
У Сигизмунда вдруг вспыхнула безумная надежда. Кое-как он сумел подавить ее и лишь вяло выдавил:
— Да?
Вика кивнула. Исключительно ловко извлекла из сумки блокнотик и авторучку. Авторучка была обычная, а блокнотик красивый, в пестром тканевом переплетике.
— Если бы вы меня снабдили минимальным лексическим запасом…
Сигизмунд, напрягшись, назвал несколько слов. Вика быстро записала и повернула блокнот к Сигизмунду:
— Так?
Слова были записаны значками международной транскрипции, смутно знакомой Сигизмунду по ранним годам изучения английского. Только там были еще какие-то дополнительные закорючки.
Сигизмунд замялся.
Вика повернула блокнотик к себе и стремительно накидала еще несколько вариантов.
— Может быть, так?
— А как это читается?
Вика с готовностью, тщательно артикулируя — Сигизмунд обратил внимание на ее накрашенные хорошей помадой губы и белые, ровные зубы — несколько раз произнесла слово «гайтс». Один вариант произношения в точности совпадал с лантхильдиным. Вика произносила звуки иначе, чем Сигизмунд, — более «чисто».
— Вот так, — сказал Сигизмунд.
Вика повторила еще раз:
— Гайтс.
— Да, так. Это значит — «коза». Только чуть-чуть более протяжно.
— Гаайтс, — еще раз выговорила Вика.
— Нет, теперь короче.
Они записали еще десятка два слов. Сигизмунд сам удивился тому, как много он, оказывается, их знает.
Потом Вика спросила, может ли он построить связную фразу.
…В принципе, есть же видеокассета с записью лантхильдиного голоса. Но про кассету лучше не говорить. Там, кроме всего прочего, заснята лунница…
Пока Сигизмунд терзался сомнениями, Вика вдруг лукаво произнесла, удивительно точно воссоздавая лантхильдину интонацию:
— Аттила хайта мик Виктория Викторовна…
Сигизмунд покраснел.
— Аттила — это имя? — спросила Вика. Она сделалась очень собранной и деловитой.
— Нет. Аттила — это «отец».
— Отец? — Она подняла брови. — Атта?
— Да, атта.
Вика неожиданно попросила у него сигарету. Закурила. Спросила:
— «Хайта» — это «зовет», «называет», да?
Он кивнул.
Она потушила окурок.
— Сигизмунд, а как сказать — «звал» или «буду звать»?
Сигизмунд тяжко задумался. Вика терпеливо ждала. Взяла вторую сигарету.
Неожиданно Сигизмунд вспомнил.
— «Хэхайт».
Сигизмунд не понимал, почему Вика глядит таким странным взглядом.
— «Хэхайт», — повторил он. — Вы записываете?
— Это «буду звать»?