— Вы не могли бы написать мне хотя бы несколько слов, чтобы я мог лучше вас понять?
Мирра поспешно вырвала клочок из своей тетради. Нацарапала несколько слов, протянула дьяволу. Тот взял, посмотрел пристально, потом прочитал вслух.
— Да, — сказал он наконец. — Разумеется, остроготы произносили это иначе. Но и везеготы тоже.
Мирра раскрыла рот.
— Тогда я не понимаю…
— Я тоже. Хотя… Постойте! — Вдруг дьявол разразился счастливым хохотом. — Дошло! — закричал он. — Дошло! Мирра! Если бы вы только знали, какую радость мне доставили… — Поглядел на нее сбоку, по-птичьи. — Дьявол ведь обожает науки, теории, изыскания. «Теория, мой друг, суха, но зеленеет древо жизни» или как там в переводе Холодковского. — Он так лихо процитировал Гете, что Мирра невольно улыбнулась в ответ.
— Вы не будете кидаться в меня этой авторучкой? — опасливо спросил он. Мирра поглядела на перо в своей руке. Выскакивая из читального зала, она прихватила его с собой. Это было обыкновенное перо, испачканное в фиолетовых чернилах. — Если в глаз попадете, то будет неприятно.
— Что за дикая мысль… — начала Мирра и вспомнила Лютера.
— Да, да, я о нем, о Мартине, — сказал дьявол. — Я предложил ему несколько хороших идей, и он отблагодарил меня чернильницей по голове.
— Я всего лишь научный сотрудник, — сказала Мирра гордо.
— Вы знаете, моя дорогая, кем был Ульфила?
— Еписко… то есть, церковником.
— Для начала, он не был готом.
— Значит, это правда, что он принадлежал к эксплуатируемому большинству?
— Ну… если считать пленных, которые освоились среди своих победителей, эксплуатиру… тьфу, ну и лексика у вас, моя дорогая! В общем, он действительно был урожденный каппадокиец. Покидая младенчество свое и переходя в детский возраст, он учился говорить и тогда освоил именно греческий, а не готский. Готскому учился потом, уже вне родительского дома.
— И что с того?
— А то, что каппадокийский греческий, моя дорогая, — это было нечто ужасное. У настоящих греков судороги делались, когда они слышали каппадокийца. Эти белые сирийцы… вы знаете, что каппадокийцев называли белыми сирийцами?
— Знаю, — сказала Мирра. — Об этом есть у Брокгауза и Эфрона.
Дьявол поглядел на нее с нежностью.
— Умница. Так вот, каппадокийцы не различали долгие и краткие гласные. Лепили все подряд. — Он помолчал и с торжеством заключил: — Ульфила создал грамматику под свое собственное ужасное каппадокийское произношение. А вы тут голову ломаете.
Мирра взвизгнула и повисла у дьявола на шее.
Он отечески похлопал ее по спине.
— Ладно, будет вам. Можете включить мою гипотезу в вашу книгу.
Она затрясла головой.
— Вы что? Я же не могу присвоить себе чужое открытие. Вы должны пойти со мной… Вы должны написать… Вы…
Он отстранился.
— Мирра. Вы забыли одну маленькую деталь. Я — дьявол.
— Это чертовски осложняет дело, — согласилась Мирра.
Дьявол склонил голову набок.
— Вы так и будете довольствоваться этими жуткими текстами, Мирра? Хотите, я научу вас живой, настоящей лексике? Вы же не знаете по-готски ни одного ругательства. Просто потому, что в этой книге их нет.
— Есть одно, — машинально сказала Мирра, — но оно еврейское. Рака.
— Вот видите. Я научу вас ругаться по-готски. А как на этом языке будет кошка? Сорока? Крыса?
Дьявол говорил, Мирра торопливо записывала.
И тут противно взвыла сирена.
— Опять бомбежка, — сказала Мирра. Она была страшно раздосадована. — Может, не пойдем никуда?
— Ну вот еще, — заявил дьявол. — Я не ангел, чтобы оборонить вас от такой напасти.
— Разве дьявол не может спасти человека? Я читала…
— Может, — перебил дьявол. — Но для этого он должен заключить с человеком договор. Вы же не станете заключать со мной договор, Мирра?
Он посмотрел прямо ей в глаза. Пронзительным взглядом своих ярко-синих маленьких глаз. И Мирре стало очень холодно и одиноко.
Она плотнее закуталась в свой платок.
— Нет, — сказала она. — Вряд ли. Хотя вы мне очень помогли. Я благодарна вам. А вы… То есть, нам на лекции по истории средних веков говорили, что суеверные люди средневековья… что они верили, будто дьявол может совратить и заставить человека…
— Мне почти невозможно заставить вас, — грустно сказал дьявол. — В вас нет ничего, за что я мог бы уцепиться. Вы совершенно не дорожите собственной жизнью. И у вас нет близких.
— Мой брат?.. — спросила Мирра и вдруг поняла, что до этого мгновения смутно надеялась на то, что он все-таки жив.
— Убит под Старой Руссой, — подтвердил дьявол. — Вы совершенно неуязвимы. Боюсь, вы даже не честолюбивы. Вы просто любите свой готский, а других слабостей, вроде бы, у вас и нет.
— Ладно, идемте в это чертово убежище, — согласилась Мирра. — Раз уж никак не можем иначе помочь друг другу. Глупо умирать так рано.
Она выбежала из Публичной Библиотеки.
Мирра даже не заметила, когда дьявол исчез. Его просто вдруг не стало рядом.
Впрочем, ей не слишком хотелось с ним встречаться. От него для этого чересчур дурно пахло.
Сведениями же, полученными от него, воспользоваться так и не смогла, поскольку не имела возможности указать достоверный источник.
* * *
— Ни черта не поняла, — сказала Аська, дослушав рассказ. И пугнула кобеля:
— Филосторрргий!
Кобель с готовностью залаял.
* * *
Спектакль именовался «Побратимы». На афише пояснялось: «По мотивам novel'а Федора Достоевского». Мокрогубый реж находил это очень остроумным.
Декорации были, как водится, — две веревки, три доски. На премьеру явился весь актерский состав плюс немногочисленные зрители — друзья и знакомые актеров. Сигизмунд пришел под ручку со спесивой Лантхильдой. Аська приплясывала между Вамбой и скалксом. Раб откровенно забавлялся; Вамба же зачем-то напустил на себя свирепый вид.
Играли в каком-то подвале. Фойе с пирожными и газировкой, равно как и знаменитая «вешалка», с которой надлежит начинаться театру, тотально отсутствовали. Театр не без оснований назывался «Бомбоубежище».
Подвал постепенно заполнялся людьми. Двое или трое случайно забрели с улицы и купили билеты по пять тысяч. Остальные, естественно, собирались насладиться искусством бесплатно.
Сидели на стульях. Безмолвствовали. Покашливали. Так требовал этикет.
Благолепие нарушалось лишь резкой вандальской речью. Вамба со скалксом, не чинясь, обсуждали что-то. Иногда Вамба обращался к Лантхильде, та охотно отвечала. Обнищавшая петербургская публика, еще не утратившая спеси, некогда приобретенной походами в Филармонию, косилась на невоспитанных иностранцев неодобрительно. В голове у Сигизмунда подстреленной голубицей билась одна-единственная мысль: ОХ, ЗАСВЕТИМСЯ!.. Он с трудом утешал себя соображениями о том, что шансы встретить здесь людей, способных опознать готско-вандальскую мову, равны нулю.