Ход ее мыслей прервался, когда дверь открылась и в кухню вошел Майкл.

Майкл выглядел на все свои пятьдесят три года. Его светлые, когда-то пшеничного цвета волосы, теперь окончательно побелели. Он слегка располнел, лицо покрывали морщины, наметился двойной подбородок, но все же он по-прежнему оставался привлекательным и интересным мужчиной.

Стоило ему переступить порог, как он сразу понял, в чем дело. Да и Сара не стала бы его долго держать в неведении.

– Ты знаешь, куда она собралась? – крикнула Сара.

Майкл подошел к раковине у окна, не спеша подкачал воду и только потом ответил.

– Да, знаю.

– Еще бы тебе не знать, – ядовито прошипела Сара. – Не удивлюсь, если это ты ее надоумил, решил, что уже она готова войти в семейный круг.

– Советую быть поосторожнее, – сказал Майкл Саре, продолжая неторопливо мыть руки. Вытерев их, он остался стоять, глядя в маленькое окно над раковиной.

– Ты с этим согласился, – констатировала Сара, сдерживая гнев.

Майкла несколько смутило решение Ханны, когда она рассказала ему об этом. Даже не считал, что не стоит громоздить оскорбление на оскорбление. Но дочь была самостоятельным человеком, свободным делать выбор. И это ему очень нравилось. Но все же Майкла мало радовало, что Ханна будет работать в Хай-Бэнкс-Холле. Помимо того, что его мать и жена считали этот дом враждебным, вдобавок там жил Бен, оставшийся в живых сын Барбары. И хотя Майкл чувствовал, да и знал тоже, что она не питала к сыну теплых чувств, и все-таки могла подумать, что его дочь и… Сары… собиралась работать и жить в этом доме, и могла бы встретиться с Беном. Кто знает. Майкл покачал головой в такт мыслям. Ему казалось, что их всех оплела незримая паутина, в центре которой огромный паук неумолимо затягивал их вглубь, увлекая к неотвратимому концу…

Майкл тряхнул головой, стараясь отогнать мрачные мысли, которые в последнее время все чаще досаждали ему. Он не мог себе раньше представить, что Барбара явится причиной его беспокойства. Но это было так. Она стала болезненно одержимой. Майкл оставался главным в ее жизни. Но одно дело любить и принимать любовь. Дни, проведенные с Барбарой, скрашивали его жизнь, а ее делали мягкой и терпимой. Но потом в ней наметился перелом. Это произошло еще до гибели сыновей. Майклу казалось, что в глубине души Барбара осуждает его, не переставая безумно любить. Это было тем более вероятно, что он нарушал и не раз, данные ей обещания.

Он должен был оставить этих двух женщин, когда Ханна выросла и смогла себя обеспечивать, но не сделал этого, поскольку осознал и пытался объяснить Барбаре, что эти женщины нуждаются в заботе. Его мать старела на глазах (даже десять лет назад она выглядела очень старой), и Сару ему надо было обеспечивать. Но главное, Майкл был перед Сарой в долгу, он должен был нести этот крест за то, что Барбара ее покалечила.

Все так перемешалось, запуталось, временами это становилось просто невыносимо.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Майкл, поворачиваясь к дочери.

– Когда решу.

– У тебя с собой вещи?

– Нет, их вчера перевезли из госпиталя в особняк.

У Констанции и Сары одновременно вырвался вздох удивления, смешанного с возмущением.

– Я приготовлю двуколку, – сказал Майкл и вышел, ни на кого не взглянув.

Ханна посмотрела на мать с бабушкой: те молча взирали на нее. Потом мать, неловко повернувшись, заковыляла прочь из комнаты.

– Девочка, девочка! Ты не знаешь, что творишь, – качая головой, печально проговорила Констанция и последовала за невесткой.

Оставшись одна, Ханна опустила голову и сильно зажмурилась. Этим двум женщинам всегда удавалось заставить ее чувствовать себя виноватой. Каждый раз, когда она уходила от них, сердце ее сжималось от жалости. Но она не должна позволить им ее сломить. Если она не выстоит – ей конец. Она должна уйти, и если даже окажется, что Хай-Бэнкс-Холл полон сумасшедших, в нем ей все равно будет лучше, чем под крышей родного дома.

Глава 2

Те, кто бывал в Хай-Бэнкс-Холле до войны сейчас бы его не узнал. Слева от лестницы находилась приемная, справа – вокруг маленьких столиков – стояли мягкие кресла.

На двери гостиной была прибита табличка: «Частная собственность – не входить». И действительно, в этой забитой до отказа комнате была собрана дорогая мебель с первого этажа и большинство картин. Столовая почти полностью сохранила свой прежний вид и назначение, только в ходу не было столового серебра и китайского фарфора – их заменяла посуда попроще.

Единственной комнатой в доме, которой не коснулись какие-либо изменения, была библиотека. Ее называли местом отдыха.

Маленькая столовая рядом с кухней стала спальней и гостиной сестры-хозяйки, а в других комнатах в этом же коридоре разместили персонал.

Все спальни на первом этаже были переоборудованы в палаты, за исключением самой маленькой в дальнем конце коридора у новой лестницы, ведущей на этаж, где раньше находилась детская.

В палату превратилась и галерея, но двери, ведущие из нее на площадку и в широкий коридор с лифтом, были всегда заперты. Пациенты прозвали галерею «Бункером для психов». Большинство из них начинали знакомство с особняком именно с «Бункера». Потом, когда их переставали пугать зарешеченные окна, и они были в состоянии оценить роспись потолков (это случалось через несколько дней, недель, а то и месяцев) их переводили в палату «Е». Далее следовали палаты «Д», «С», «В». Для одних переход проходил быстрее, для других медленнее. Но, наконец, наступал день, когда они оказывались в палате «А». После чего бывшие пациенты жали всем руки, благодарили начальницу, целовали приглянувшихся сестер и садились в экипаж, отвозивший их на станцию. Миссис Беншем не нравились автомобили, но она разрешала въезжать в свои владения санитарным машинам и фургонам, привозившим продукты.

Бен не проходил через «Бункер». Как только он появился в особняке, ему отвели отдельную комнату. Некоторые офицеры сочли это несправедливым. Все они прошли через «Бункер», и справедливо полагали, что новичку следовало там побывать в первую очередь, ибо ночи напролет от него не было покоя.

Сестра-хозяйка положила конец жалобам.

– Джентльмены, – сказала она. – Я думаю, капитан Беншем имеет право на отдельную маленькую комнатку в своем собственном доме.

Недовольные извинились, сказав, что все понимают и больше от них не услышат ни слова.

Но им с трудом удавалось сдерживать обещание, потому что Бен, казалось, специально дожидался наступления полуночи, чтобы закатить очередной «концерт». Сперва он просто говорил, потом начинал вопить, а под конец выкрикивал такое, что у всех горели уши. Ему делали укол, и только тогда он успокаивался. Пациенты снова глухо роптали, кроме того, они считали, что негоже няням возиться с Беном. Ему больше подошел бы «Бункер», где работали санитары. Уж они нашли бы способ с ним справиться. Все сходились на том, что к Бену надо приставить санитара, чтобы он дежурил у него и день, и ночь. Но санитаров не хватало для «Бункера», и вопрос отпал сам собой.