Но тут Медведю наскучили, видать, расспросы историка, и он поинтересовался у Вани:
— А чего это у вас корова в очках?
Мальчик переглянулся со Златыгоркой и нашелся: она, де, у нас, ученая, цирковая, и попросил корову, прижатую к мотоциклу:
— Ну-ка, Росица, посчитай, сколько человек в грузовике и ответь нам?
Комолая корова с готовностью записной отличницы промычала девять раз.
— Ошиблась! — воскликнул подполковник, окинув взором семерку пассажиров да прибавив Шишка-водителя.
Ваня Житный почесал в голове: конечно, Росица Брегович и себя записала в люди!
В сумерках прибыли в Леджан. Грузовик «Застава» с кровавой надписью на ветровом стекле влетел на площадь, развернулся и стал. Из дома с водруженным на крышу флагом Югославии повыскакивали сербские войники, лица у всех раскрасневшиеся, защитные береты лихо заломлены на сторону, некоторые с автоматами, другие с бутылками ракии — видать, поминки идут полным ходом! И вон в толпе: Деша с Драганом, и Баня тут же. Орут, дескать, ага-а, вернулись угонщики, ну, погодите, ужо мы вам!
Но тут из кузова выпрыгнул Медведь, стащил с головы красный берет, и крикнул: ну как, дескать, не опоздал ли я на собственные поминки, а то на похоронах-то ведь не был?!
Бойцы его чуть наземь не обрушились, попятились к дому, мол, Медведь, на ночь глядя, из мертвых восстал, покосились: крест-то над могилкой стоит вроде, не пошатнулся…
Тут подполковник испустил такое изысканное сербское ругательство, что бойцы оторопели, и Деша заорал: ни одному, де, мертвяку такое не под силу — это живой Медведь! Качай его! И поминальщики с воплями принялись подкидывать подполковника в небо, которому он нежно улыбался.
И вот уж все прибывшие на грузовике «Застава» сидят за столами: поминки обратились в обмыванье благополучного воскрешения командира. Даже корова Росица Брегович присутствует: стоит за Ваниной спиной, и он ее потчует с разливочной ложки вареной фасолью к великой радости повара Бани, который восклицает: вот, дескать, даже корова оценила его готовку, вон как наворачивает, а бойцы не ценят, вечно ворчат, то недосолил, то пересолил!..
Медведь, по десятому разу рассказавший, как он вышел в окошко и отправился в Албанию бить террористов, спохватывается, дескать, кто на часах-то? Узнав, что люди на часах расставлены, размякает и продолжает подливать сливянку Шишку со Златыгоркой. Ваня с тоской смотрит: но, увы, поделать ничего не может. Соловейко, ко всеобщему удовольствию, порхает вокруг Златыгоркиной чарки, время от времени запуская в ракию клюв. Чуть крылышки себе не опалил на огне свечи — электричества-то нет — но с застолья не улетел, только воронью мать помянул.
Баня, подсев к Златыгорке, гуторит, глядя на птаха:
— Хочу — щебет слушаю, хочу — с кашей кушаю! Заметь, горбунья, это мое отношение как к птицам, так и к женщинам!
Самовила отодвигается от повара, который делает вид, что хочет словить птаха, но пребольно получает клювом по лбу. Шишок, выглядывая из-за Златыгорки, грозит Бане пальцем призрачной левой руки, дескать, смотри у меня, а то я тебя самого с кашей скушаю!
Повар, скосив глаза, смотрит на палец, который все вытягивается, вытягивается и, наконец, упирается ему в грудь. Баня икает и машет на палец, мол, изыди, белая указка!
Цыганка Гордана не пьет, но жаворонок, — у которого тоже сухой закон, — бдительно следит за ней на пару с Ваней. Яна Божич прижимается к мальчику, спрашивая, дескать, а Златыгорушка опять не исчезнет, как в тот раз, в отеле?
— Не-ет, — успокаивает ее Ваня и интересуется у Деши: — А как Явор?
Тот отвечает: отправили, де, в госпиталь, авось, все обойдется…
Березай, конечно, тоже не пьет — хотя подполковник и ему пытается всучить чарку, дескать, он, Медведь, в его годы уже так употреблял! На что лешак заявляет:
— Курить и распивать спиртные напитки на перронах и в залах вокзала категорически запрещается! Нарушители подвергаются штрафу. Благодарим за внимание!
Захмелевший Медведь, сдвинув набекрень красный берет, чешет в голове, и тут ему докладывают, дескать, без тебя ведь снайпер у нас объявился: Радована с Дэном положил…
Подполковник, стукнув кулаком по столу спрашивает: почему мол, не вычислили подлеца?! Войники качают головами, дескать, каждый раз из разных точек выстрелы раздавались… Может, снайпер на деревья залезал и оттуда шпарил, а после, по тропе назад, в шиптарское село убирался…
Медведь бормочет: мол, ничего без него не могут, вот ни на минуту их оставить нельзя, как дети малые…
А Шишок задает вопрос историку: дескать, я вот историей интересуюсь, чего этим шиптарам все-таки неймется?
Сутуловатый Боян Югович, одетый в коричневый свитер, вытянутый на локтях, со спущенными во многих местах петлями, сильно отличается от ладных военных в пятнистой форме. Он тоже не пьет и с готовностью принимается отвечать: дескать, известно чего, опять ведь на «Великую Албанию» нацелились, хотят оттяпать Косово, да и не только его, у них планы-то наполеоновские! Фашисты раз в истории помогли уж им, тогда сербов напрочь изгнали из Космета… — видя, изумленный взгляд Шишка, историк пояснил: дескать, Косово и Метохия край-то называется. У Вани, слушавшего краем уха, в голове отпечаталось: Метохия — монастырская вотчина.
— В Космете находится тысяча четыреста монастырей и церквей, — уточнил Боян, — в том числе четырнадцатого века, к примеру: Высокие Дечаны в Проклятых горах, монастырь Зочиште, Грачаница, неподалеку от Приштины…
Ваня с домовиком переглянулись, вспомнив песню, услышанную в селе Горня: так вот какую Грачаницу мечтают разрушить шиптар с шиптарицей!
А историк продолжает:
— Ведь албанцы-то на стороне немцев воевали!
— Вот суки! — стукнул Шишок кулаком по столу.
— Согласен! — встрял в разговор Медведь. — И хочу вам авторитетно заявить, что Югославия единственная из всех европейских стран самостоятельно освободилась от немцев! Практически без нашего участия. В этих горах такая партизанская война шла, что ого-го!
А Боян Югович рассказал: дескать, в сорок первом году Гитлер предложил Сербии пакт о нейтралитете, но сербы, де, вышли на улицы Белграда с плакатами: «Лучше в гробу, чем быть рабу» («Боле гроб него роб» — отпечаталось в голове у Вани). И, дескать, фашистская Германия вынуждена была держать здесь тридцать семь дивизий и перенести план «Барбаросса» с шестнадцатого мая на двадцать второе июня.
Подполковник кивнул, поправил красный берет и сказал:
— Вы, небось, думаете, что шиптар — это что-нибудь такое обидное, вроде чурки, а вот и нет — это просто самоназванье албанцев!
Боян Югович подтвердил, дескать, а турки называли албанцев — арнауты. И пояснил: Сербия, де, пятьсот лет была под турецким игом, куда больше, чем Русь под татарским. Только, мол, в самом конце девятнадцатого века освободились, да можно считать, что окончательно — в начале двадцатого! Страшная битва случилась неподалеку отсюда, на Косовом поле, в 1389 году в Видов день, пятнадцатого июня, через девять лет после вашей Куликовской битвы, — у Вани в голове пронеслись стаи птиц: косы — дрозды, (одна битва — на Косовом поле) и кулики (другая — на Куликовом).