— Заря-заряница, утренняя Марица, вечерняя Маремьяна, полуденная Марья, полуночная Марфа! У тебя есть невеста, а у нас жених, будем свататься-брататься, браны брать. Сними полуденные скорби, полуночные болезни, дикую бессонницу с буйной головы, с ясных очей. Сними, Заря, на себя прими.
Повторил мальчик заговор три раза, поглаживая лысое темечко, — и скорбный дядюшка захрапел.
Утром Ваня проснулся от громкого разговора, который дядя Дойчин вел с зеркалом: он стоял перед трюмо в левом обрывке куртки и спрашивал у своего отражения, одетого в правый обрывок:
— Мужик, ты кто? Я тебя не звал, и я тебя не знаю! Чего ты пришел?! Езжай в Проклятые горы — там твое место, а здесь тебе нечего делать, и так полон дом всяких психов! Вернулся с работы домой — Ефросимы нет! Зато какие-то побирушки поселились: птицы летают, инвалиды ходят, цыганки вертятся, дети спят — а я ничего им дать не могу, у меня нет ничего, все у жены… А знаешь что, мужик, пошли-ка пропустим по стаканчику, я давненько сливянки не пил! Ну, чего ты ждешь?! — интонация стала угрожающей: отражение не двигалось, набычившись, смотрело на дядюшку и таинственно молчало.
Но тут из своей комнаты вынырнула заспанная Росица и потащила дядю прочь от трюмо, дескать, пошли-ка, я тебе кофейку лучше сварю вместо сливянки-то…
— Какой Ефросима варит? — капризно спросил дядюшка и, услыхав, что именно такой — покорился и проследовал на кухню.
Вдруг звонок в дверь раздался. Росица побежала открывать, дескать, наверно, это тетушки Милица с Майдаленкой пожаловали, она им поздно вечером дозвонилась, распахнула дверь — и, вскрикнув: «Тетушка Ефросима!», бросилась на шею женщине с перебинтованной головой. Та закричала: «Росица!» — обе обнялись и заплакали.
Тут вышел недовольный дядюшка Дойчин: мол, Ефросима, ты почему так быстро вернулась, я тебя вчера только к матери своей отправил, а ты уж тут как тут! Опять, дескать, поругались, и чем матушка опять тебе не угодила?!
Женщина прошептала:
— Живой, Дойчин, ты живой! — и кинулась к нему, но он, выставив упреждающе руку хмуро смотрел на нее, ожидая отчета.
Тогда, утерев слезы, Ефросима сказала: дескать, я на самолете — потому так быстро обернулась…
— На Б-52? — уточнил дядюшка Дойчин.
У тетушки Ефросимы оказалось с собой лекарство, выпив которое, дядя Дойчин перестал приставать к своему отражению с каверзными вопросами.
Тетушка со всеми перезнакомилась, поблагодарила, что присмотрели за Росицей: она ведь такая неприспособленная, только книжки читать умеет, даже шить не выучилась, сколько я ей показывала — все впустую, у девочки не руки, а крюки!
НачтоРосица, расцеловав тетушку, отвечала: дескать, тетя, ты неисправима — сейчас ведь все готовое можно купить, на фабриках-то профессионалы шьют, а для тебя, мол, что ни говори, — это всего лишь увлеченье!
Тетушка Ефросима проворчала: дескать, зато такого платья, которое сошьешь своими руками, ни у кого не будет! А с книжками, мол, это все Милица виновата, ее влияние, сама читает сутками напролет (из книжного магазина, где работает, книжки таскает, как вроде из библиотеки) и девчонку приохотила!
А Росица Брегович, словно в подтверждение тетушкиных слов, хватилась своей книжки: а где мой «Хазарский словарь», никак, де, не добью его с этими бомбежками?!
Тетушка покачала головой и, вздыхая, стала говорить, что один корпус больницы сохранился, и, дескать, завтра придется ведь везти Дойчина обратно, пока, мол, бред не усугубился, пока он не стал опасен для самого себя…
Шишок пожал плечами и сказал: ну разговаривает человек сам с собой — что ж тут такого?.. И он, к примеру, бывает, болтает сам с собой, причем может только с собой и говорить — и это годами!
Тетушка со вздохом отвечала, что разговоры с собой — цветочки, есть и ягодки. К примеру, Дойчин твердо уверен, что нашел Росицу в лесу, тогда как она… Да много всего: склонность к суициду, например, — поэтому на окнах обязательно должны быть решетки. Всего и не перескажешь… Одним словом, его срочно нужно госпитализировать!
Больше в чужие дела решили не мешаться, тем более что Росица уж звала друзей за собой, дескать, приспело время ворочать Яну Божич родным… Домовик, нахлобучивая на голову красный берет, пробурчал: мол, это мы еще посмотрим!..
Приехали в новый город, поразивший Ваню Житного в самое сердце: кварталы высоток так напоминали спальные районы Чудова, что мальчику показалось, будто он никуда из своего города не уезжал, а всего лишь сел в трамвай, и вот — прибыл…
Домовик, не одобрявший новостройки, ворчал: дескать, пещерные люди сидят в сталагмитах многоэтажек…
Стали искать нужную высотку, справляясь у прохожих — и… нарвались на ответ: ночью как раз в дом под этим номером крылатая ракета угодила! Хорошо, Яна Божич болтала с пернатыми, оседлавшими ее белоснежные плечики, — то к одному нос поворачивала, то к другому, — и не услыхала про ракету.
Девочку на Златыгорку оставили и побегли убедиться. И — убедились: гигантская конусообразная воронка зияла на месте здания, дом будто провалился под землю. Толпившиеся вокруг воронки окрестные жители говорили: дескать, ракета в самый центр дома ухнула, знать, был наводчик, подававший сигнал… Никого, мол, в живых не осталось — и чем, де, им жилой дом не угодил? Не телецентр ведь это, не электроподстанция и не Генеральный штаб, которые, говорят, тоже разбомбили этой ночью.
Цыганка Гордана схватилась за голову, дескать, это по ее душу «томагавк» летел: а что бы было, если бы вечером они сюда пожаловали?! Вполне ведь могли у Яниных родных заночевать!.. Домовик, покосившись на Гордану, проворчал: дескать, тебе же «ангел» — защита… Он пристально глядел в воронку, словно надеялся обнаружить какие-то следы жизни. Соловей с жаворлёночком слетали на самое дно: нет, никого не осталось, и гнездо это годится разве для какого залетного Змея…
Вернувшись к посестриме с Яной, отправились вон от страшного места… Но тут с неба парашюты полетели — как вроде кто облака на куски, на тряпочки порвал, да вниз стал кидать… А на стропах-то не десантники висят, а какие-то оранжевые цилиндры… И еще — мячи, что ли?.. Но тут цилиндрики с мячами опустились на крыши домов, на деревья, выстроившиеся аллей, на дорогу — и принялись, бухтя, разрываться.
— Ложись! — домовик заорал, и все попадали.
Ну вот — опять бомбы, теперь в какой-то новой упаковке…
Двинулись дальше: мимо, с утробным воем, неслись кареты «скорой помощи» — знать, не всем прохожим повезло так, как каликам… Яна Божич указала на зависший среди ветвей цветущего каштана желтый мячик: дескать, а этот мяч не лопнул…
Березай живо вскарабкался на каштан и освободил старое дерево от гнусной игрушки, закинув шальной мячик подальше: туда, где ни людей не было, ни растений. И мяч взорвался, выпустив жуткое синее пламя…
Яна сказала, что ни за что теперь не станет играть в мяч: мол, никогда ведь не знаешь, что тебе под видом мяча подсунут… А какой-то прохожий просветил их: дескать, это кассетные бомбы, ими аэродромные покрытия разрушают. И применять эти бомбочки против гражданского населения категорически запрещено международными конвенциями, поскольку, де, десять процентов кассетных бомб при падении не разрывается, зато потом такая игрушка запросто может сработать — к примеру, при приближении к ней ребенка, позарившегося на бейсбольный мячик…